– Вы сильно не любите американцев, Геннадий?
– Это сложный вопрос. Я благодарен тем американцам, которые переживали за нас и оказывали нам помощь, иной раз жертвуя своими жизнями, и был бы рад видеть их своими друзьями. Но мне не за что любить тех, кто с равнодушием сбрасывали из люков на головы вьетнамцам тысячи тонн бомб и вынуждал нас из последних сил тянуться за ними в создании самых смертоносных видов оружия. А более поздние американцы – это вообще мрак. Мне очень не хочется, чтобы всё закончилось так же, но боюсь, что так и будет. Я не наивный мальчик, чтобы верить в ваше изменение только из-за знания того, в какой заднице окажется Америка. Многие просто не поверят. Конечно, это красная пропаганда! Кто-то просто наплюёт, а остальные, как и в моей реальности, будут руководствоваться своими интересами. Тот же президент десять раз подумает, стоит ли круто перекладывать руль. А вдруг машина перевернётся и придавит? Кеннеди никто не забыл. Интересы миллионов американцев связаны с производством вооружений, там влиятельное лобби и огромные деньги. У этих людей деформировано сознание, поэтому бесполезно взывать к их разуму или совести. Положение можно выправить, но это долго и трудно, и нужно желание обеих сторон. Запись вели?
– А вы как думаете?
– У вас ещё есть вопросы?
– У меня миллион вопросов, – вздохнул посол.
– Я вас понимаю, Уолтер. Сам на вашем месте прыгал бы от любопытства. Только мы на этом закончим. Нам ведь разрешили поговорить, чтобы вы определились в этом вопросе. Если появится желание сотрудничать, милости просим. Только всё обычным порядком через правительство. И перед этим нужно убрать введённые вами санкции и обеспечить обоюдную безопасность. Хочу предостеречь от попыток как-то на меня воздействовать. Я не юнец, каким кажусь, поэтому ничего не получится, даже если использовать моих близких.
– За кого вы нас принимаете!
– Не надо обижаться. Как человек вы мне симпатичны, но если прикажут, будете делать и то, к чему не лежит душа. Так вот, вы должны знать, что ничего не получится. В крайнем случае я просто уйду. Я уже прожил одну жизнь и не прочь прожить вторую, но не любой ценой. Наши ничего не потеряют из-за моей смерти, а вы ничего не приобретёте, разве что получите много недоброжелателей из числа моих друзей, которые не оставят это без последствий. А среди них много влиятельных персон.
– Я передам, – сказал он. – Не думаю, что до такого дойдёт. Вас и ваших близких наверняка охраняют, а просто причинять неприятности никто не будет. Спасибо за то, что пришли, и за этот список, который, возможно, спасёт тысячи жизней.
Мы простились, и я вышел к машине, которая ожидала на другом конце площади. Посол выглядел угрюмо. Наверное, я выглядел бы не лучше, услышав такое о своей стране. Даже если он не во всё поверил, ничего хорошего в моих словах не было. В машине, кроме шофёра, сидел охранник. Теперь нам запрещалось куда-либо отлучаться без охраны, а соседям из тридцать второй квартиры поменяли жильё, и в неё заселили двух парней из девятого управления Комитета. Я мог гордиться тем, что нас по важности приравняли к руководителям государства, но гордости не было, была неловкость, как будто я занял чужое место в театре и жду, придёт хозяин или досижу до конца.
– Записали? – спросил посол вошедшего первого секретаря Роберта Фултона. – Как он?
– Писали на двух комплектах, – ответил секретарь. – Качество обеих записей превосходное. Гость чист: никакой электроники у него не было, посторонних шумов тоже не слышали.
– Роберт, срочно отправьте одну запись президенту, а вторую принесите мне. Хочу прослушать ещё раз. Какое у вас сложилось впечатление о нашем госте?
– По разговору показался старше, чем выглядит. Молодые немного не так строят фразы. Вроде говорил искренне, но это может быть результатом игры. Он всё-таки хороший актёр.
– Какое мнение по поводу сказанного?
– Наверное, не врал, хотя почти наверняка сгустил краски. Вряд ли там всё было так уж плохо. А вообще, конечно, дерьмо. Я не думал, что ФРС отдаёт столько денег за рубеж.
– Он говорил о следующем веке, наверняка сейчас суммы намного меньше.
– Взять бы его, вывезти из страны и качественно потрясти. А можно забрать жену с ребёнком: тогда сам прибежит. Не верю я в то, что он их бросит – не тот человек.
– Оставьте свои идеи при себе, Роберт, – недовольно сказал посол. – Такие акции могут выйти боком и ничего не дать взамен. В любом случае решать будут в Вашингтоне.
– И как будем теперь жить? – сказала жена, когда дочь наконец угомонилась и заснула, а мы с ней только готовились лечь.
– Как жили, так и будем жить, – ответил я, раздеваясь. – Старайся не обращать внимание на охрану. Есть ещё один вариант. Забираем Машку и забиваемся в какой-нибудь медвежий угол на Алтае или в Сибири и крестьянствуем себе помаленьку. Не хочешь?
– Не смогу. Я уже больше года не снимаюсь и не выступаю. Знаешь, как тоскливо? Терпела только из-за дочери, но она уже подросла, вполне можно на несколько дней оставить с родителями. Нет желания написать сценарий?
– Обязательно напишу, только сначала разучим несколько новых песен. И музыкантов нужно взять из ЦДСА, чтобы было нормальное сопровождение. А пока будем этим заниматься, я допишу книгу и подумаю над сюжетом.
– А Брежнев постарел. Вика говорит, что он сильно устаёт и вечером уже никакой. Ложится и засыпает.
– Ему через несколько месяцев будет шестьдесят девять. Сердце должно работать, как мотор. Наверное, слишком много работает, да и смерть Суслова пережил тяжело. Ему продержаться бы два года, пока Машеров укрепит свои позиции в Политбюро, а потом нужно уходить на пенсию.
Двух лет не получилось, потому что второго марта семьдесят седьмого года, возвращаясь с совещания Политического консультативного комитета стран Варшавского договора, Брежнев погиб при падении самолёта. Вместе с ним были член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны маршал Дмитрий Фёдорович Устинов и маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов. Мы в это время находились на съёмках в одном из павильонов «Мосфильма» и узнали о трагедии от Вики, которая дозвонилась в студию и добилась, чтобы меня позвали к телефону. Всё бросив, я вызвал машину и вместе с женой поехал на квартиру Брежневых. Открыла нам Галина, которую увидели в первый раз. Она молча посторонилась, и мы прошли в прихожую. Охранник был здесь, но, похоже, просто не успел уехать. В гостиной встретила заплаканная Вика.
– Спасибо за то, что позвонила, – сказал я.
– Бабушка очень плоха, – заплакала она. – Идите в спальню, она уже о вас спрашивала.
При виде Виктории Петровны у меня сжалось сердце. Я по себе знал, что потеря близких после долгой и тяжёлой болезни переносится легче, чем их внезапная смерть. Мучаясь с больным и видя, как он постепенно угасает, привыкаешь к мысли о неизбежном. Наверное, у неё так было в моей реальности. Сейчас несчастье ударило внезапно, и она не выдержала.
