собираем. И мы обяжем тройку, особенно Павла, под личную ответственность, бросить все живые силы района на это дело. А Тимофей проведет легальное совещание. Я постараюсь проникнуть туда на случай, если понадобится мой совет, Ветеран же пусть возьмется за бюро профессиональных союзов.
Я пошел провожать Сундука. Мы шли с ним молча: все уже переговорено, сказать больше друг другу нечего, но расставаться с ним не хотелось. Возле него так светло и легко! Шел с ним до тех пор, пока он меня не выбранил за неконспиративность такой прогулки вдвоем. Прощаясь, я крепко сжал его руку. По-моему, он угадывал, как я его люблю.
Перед тем как Тимофею отправиться на легальное совещание, я забежал к нему. Сделал это я без особой деловой надобности. Но в эти тревожные дни нас всех тянуло друг к другу, больше чем когда-либо.
Весь этот вечер до позднего я провел на «своих» предприятиях и, кроме того, побывал у Ильи Ермиловича на спальнях. Стачка красильщиков и чернорабочих, начатая дружно, продолжалась. Забастовщики держались стойко, но и хозяева упорствовали, не сдавались. Прошел слух, что будет объявлен расчет всем рабочим предприятия. Благов под разными предлогами уклонялся от призыва к сборам на помощь красильщикам.
Я пришел домой после полуночи и тотчас заснул, усталый и разбитый. Ранним утром прибежала встревоженная Соня:
— Ты что собираешься делать сейчас, Павел?
— Отправляюсь к Тимофею, пока он не ушел на работу.
— Не ходи. Он скрылся… И просил предупредить тебя… Вчера на легальном совещании… Ты не знаешь еще, конечно, что оно не состоялось, то есть что оно закрыто. Вчера все собрались, полиции было нагнано — не сосчитать, собрались и ждут… И Сундук пришел… Право, он чародей, — как он ухитрился пролезть! Кругом ведь охрана, проверка.
— Так же, наверное, ухитрился, как и ты…
Соня густо покраснела. Ей и в голову не могла прийти мысль о собственном умении или ловкости.
— И вот ждем. Тимофей нет-нет да схватится за карман, не потерял ли декларацию… Наконец появился пристав, влезает на трибуну и зачитывает распоряжение градоначальника: «Совещание запрещается ввиду его ненадобности». А потом пошла расправа, ловля, проверка всех, кто был. Делегатов кое-как выпустили из здания, в том числе и Тимофея… Но, рассказывал потом он, сейчас же пошла за ним слежка. Он еле вырвался из сетки… домой не явился, потом уже передал семье, мы с ним наспех встретились. Он дня на два, на три исчезнет, а дальше видно будет. Полиция, конечно, знала, — по существующим правилам ей было сообщено, — что это он огласит декларацию рабочей группы. Возможно, что дадут приказ о его аресте. Посмотрим, все станет ясно в ближайшие дни. Ну, а Сундук… я, право, считала, что ему не уйти… а он вдруг куда-то исчез. Арестованным я его не видала, но и выходящим из здания тоже никто из наших его не заметил. Мы тревожились и специально следили, удастся ему выскользнуть или нет. Так и не выяснили, что с ним, где он.
Мы условились с Соней, что созовем сегодня же экстренную явку в «Вятском». А тем, кто почему-нибудь не может явиться сегодня, следует явиться завтра в те же часы. Предстоящая явка была последней перед днем конференции. Оставалось всего два дня. Были уже сообщены адреса промежуточных этапов и пунктов, — при свороте в поле с шоссе после заставы, при входе в рощицу, перед оврагом и все другие прочие… Менять пароли мы пока не видели нужды. Но если б оказалось у нас время, то раздать новые в самый канун конференции было бы надежнее.
На случай, если один из нас не сможет попасть на явку, мы с Соней сообщили друг другу всю информацию, которую должны были на явке передать представителям подрайонов: и по Сониной техническо-секретарской линии, и по моей политико-организационной. Таким образом, любой из нас мог бы провести явку один. Разумеется, если не явлюсь я, то всякого рода разъяснения по неожиданно возникающим вопросам подрайонов придется отложить до личной встречи на конференции.
На первых же порах нас ждала неудача. По дороге в «Вятское» я попал под слежку. Как я ни крутился по улицам и переулкам, слежка не отставала. Был очень велик риск навести шпиков на самую явку.
Я решил, что лучше мне и не подходить близко к магазину. Но это было только половиной дела. Оставалось еще вырваться из сетки. А она была густа.
Я все дальше отводил слежку от «Вятского», и наконец мне осталось только одно средство — окунуться в толпу. Я это сделал у вокзала. Шпик, однако, оказался опытный и проскользнул за мною в вокзал. Выбежав на платформу, я вскочил в вагон отходящего в ту минуту дачного поезда.
Не без волнения вышел я на станции, где мы совсем еще недавно бродили с Клавдией. Я направился по той же дороге, по какой шел с нею. Воспоминания были тяжелы. Но еще тяжелее обрекать себя на безделье, когда надо действовать и действовать…
Тот же извилистый путь привел меня, как и тогда, на кладбище. Тот же кладбищенский сторож попался навстречу. Может быть, он узнал меня, а скорее не узнал. Но, увидев меня, заговорил, как будто продолжая неоконченную неизвестно с кем беседу. А может быть, он просто вслух думал свою привычную думу, последнюю в жизни, единственную, способную занять его невозмутимый покой.
— Вот я и говорю, — обратился он ко мне, — который раз уж говорю, потому что который раз замечаю все то же. Не возвысилась еще молодежь, чтоб уважать тех, кто жил до них. А много сделали отцы наши. У меня жизнь была большая. Видел я таких людей, которые на страшную грозу ходили, не закрывая глаз. В пятый год были здесь расстрелы, возле станции, когда дружинники отступали из Москвы. Малый от этих людей след остался, и, может, не велик был их взнос, да души-то своей отдали они великую долю, да чего там… вся душа их исчерпана была без остатка здесь… Бывает и так: делал человек дело, а славы не добыл. А потом ты после него будешь делать и прогремишь. Так неужели ж дело погибшего не зачтется? Нет, зачтется. Ты не кичись перед отцом, что его дела остались в безвестье… Нет, ты почти отца, который лежит здесь под ветлами. Почти отца уважительным воспоминанием. Это он тебе большие и малые ровики и засыпал для твоей дальней дороги.
Я попросил у старика ночлега. Он напоил меня молоком. И до ночи все рассказывал, как после восстания прорывались через карательные
