На военном совете командования Северной и Арденской армиями в Камбре Сен-Жюст предложил собственный стратегический план: оказать давление на фланги врага (слева – на Ипре, справа – на Самбре), после чего центр противника оказался бы под угрозой и он был бы вынужден отступить, а республиканцы смогли бы выйти на Брюссель. Как потом оказалось, при принятии этого плана Пишегрю, который должен был со своей Северной армией действовать на левом крыле, опять подвел Сен-Жюста. Он убедил своего комиссара в том, что против его войск находятся основные силы австрийцев, и усилил свои части почти в два раза сравнительно с правым крылом. После чего отбыл готовить наступление своих 80 тысяч человек, оставив Сен-Жюста с 50 тысячами действовать на левом фланге.
21 флореаля, сконцентрировав под командованием генерала Дежардена значительные силы в районе Ханта и Туена, Сен-Жюст в первый раз попытался форсировать Самбру. Натиск был отбит с большими потерями – «значительных сил» оказалось недостаточно. Пишегрю ошибся – основные силы австрийцев находились как раз против правого крыла республиканских войск, состоявших из частей Арденской, Северной и Мозельской армий.
29 флореаля французам удалось одержать победу при Туркуэне. Было захвачено 60 пушек, в плен попало 2 тысячи австрийцев. Казалось, удача вновь повернулась лицом к республиканцам. Но так только казалось. Новая попытка частей Арденской армии форсировать Самбру и закрепиться на левом берегу также оказалась безуспешной. Не помогло ни смещение Дежардена и замена его генералом Шарбонье, ни то, что по приказу Сен-Жюста левый берег реки был выжжен дотла.
Неуспехом закончилась и третья попытка перейти Самбру. Сен-Жюст как будто натолкнулся на стену: такой череды неудач у него, вечного победителя (в Конвенте, в тылу, на фронте), еще никогда не было. Это было зловещим предзнаменованием.
Продолжать попытки было бессмысленно. Оставалось одно – ожидать подкреплений, обещанных Карно и ведомых генералом Журданом. Победитель при Ватиньи должен был возглавить новую Самбро-Маасскую армию, которую планировалось сформировать из частей трех армий, бывших сейчас в распоряжении Сен-Жюста.
Но прямо перед самым прибытием Журдана Антуан получил то самое странное письмо, требующее его срочного возвращения в Париж из-за угроз свободе, исходящей от «очередей за маслом» [163].
Крайне встревоженный путаным письмом, Сен-Жюст примчался в Париж «спасать Робеспьера» и только там понял, какую ошибку совершил, оставив Максимилиана одного на пепелище разгромленных им фракций, с полицейской дубинкой созданного им для охраны того же Робеспьера Бюро общего надзора полиции и с намерением самого Неподкупного продолжать добродетельный террор и дальше.
Сен-Жюст собственными глазами увидел тщательно скрываемое чувство растерянности Максимилиана и заколебался сам: он не мог помешать проведению бессмысленного, с его точки зрения, праздника, но возможно сумел бы уговорить (или заставить остаться в Париже) Робеспьера не принимать этот новый сверхтеррористический «гильотинный» закон, грозящий им новыми проблемами? Но для этого надо было забыть о фронте. А между тем Самбра ждала его. Его войска ждали его.
И еще – им была нужна, очень нужна была эта большая победа на фронте, которая только одна могла бы укрепить и сплотить правительство.
Сен-Жюст долго сидел в гостиничном номере, так и не решив, что ему делать. И в этот самый момент пришел Леба…
* * *
РАЗГОВОР СЫНА С МАТЕРЬЮ
Мари Анн. Итак, ты, наконец, решил навестить нас. Через полтора года. Ну, Луи, ты дождался того, чего хотел?
Антуан. Еще нет.
Мари Анн. Но ты стал большим человеком. Чего же тебе еще надо?
Антуан. Ты говоришь это как будто с осуждением… Большим человеком? Самый большой человек ниже самой маленькой колокольни.
Мари Анн. Луи, ты не изменился – у тебя все такие же мрачные шутки. Но ты ведь так рвался в свою Ассамблею? Вижу – напрасно, и, значит, я была права – лучше бы ты стал священником.
Антуан. Из-за моего «сурового характера»?
Мари Анн. Из тебя получился бы отличный епископ, а Бог мстит тем, кто пренебрегает своим духовным предназначением…
Антуан. Поповские бредни Робино и Ламберов – наших родственников! Сейчас этих паразитов – монахов – преследуют по всей Франции.
Мари Анн. Как и дворян, к которым ты когда-то тоже имел честь принадлежать.
Антуан. Я был неправ. Мой отец, обманутый глупейшим титулом шевалье, был по рождению крестьянином, и это самое благородное сословие – соль нации…
Мари Анн. Луи…
Антуан. Я теперь арестовываю всех дворян в департаментах, в которых появляюсь.
Мари Анн. Луи, я…
Антуан. И шевалье д’Эври тоже арестован, и, кстати, если говорить о родственниках, я арестовал одну из своих кузин по линии Ламберов, которая пришла ко мне в Комитет упрекать, что я слишком кровожаден! Это меня, который жалеет о каждой пролитой капле невинной крови! Но если бы мы жалели крови наших врагов, мы давно пролили бы свою…
Мари Анн. Дашь же мне сказать слово, бессердечный мальчишка!
Антуан. Пришлось, правда, задержать в Париже заодно и всех других подозрительных гражданок Ламберов: если бы я просто велел арестовать одну кузину лишь за ее слова, сказанные наедине, меня бы не поняли коллеги…
Мари Анн. Как странно ты говоришь, сын: столько времени не видеть мать, а продолжать вести себя, как в юности, словно у тебя нет сердца.
Антуан. Прости меня! Если бы у меня не было сердца, мать! Нет, оно просто заковано в броню, и я не могу вести себя по-другому. Не осталось ничего, кроме того пути, который я выбрал и по которому мне осталось идти, может, уже недолго. Но я не жалею. Жалею лишь о том, что безмерно устал. И только одно поддерживает меня, что победа близка.
Мари Анн. Я слышала – ты воевал…
Антуан. Воевал. И вел войска. Тебе это, наверное, смешно?
Мари Анн. Нет, мне ведь полагается гордиться тобой.
Антуан. Потому что ты зря грешила на меня в юности: «бездельник, развратник, праздный гордец»? Ты была права.
Мари Анн. Я?
Антуан. Во многом. Было не преступление – порок, и тот Луи Антуан, которого ты знала, умер. Если бы он был жив, он бы не мог стать героем Плутарха.
Мари Анн. Вот как! Значит, ты вполне доволен собой?
Антуан. Нет – я ведь не нашел, что искал… Счастье народа…
Мари Анн. Так говорят все наши магистраты. Которым никто не верит, как и они сами себе. Ты так и остался наивным фантазером, несмотря на весь страх, который вызываешь… Молчишь? Значит, знаешь. В Блеранкуре теперь все гордятся тобой, но то, что делается твоим именем и именем твоего Робеспьера, наводит страх. Не прерывай меня, я все равно скажу все, что хотела, и ты не арестуешь меня, свою мать, как кузину Ламбер! Ты не боишься, что твой дом разрушат, если ваша революция потерпит поражение, так же как вы разрушаете дома контрреволюционеров? Господи! Да они разрушат весь наш город, в котором жил помощник этого чудовища!
