Странный народ, эти римляне. Ну, с какой стати им нужно, чтобы кто-то нашептывал богу, что он простой смертный?
В тесной комнате было душно. Офицеры Траяна толпились у стен. Между ними с несчастным видом застыли преторианцы, в чьи обязанности входило охранять жизнь императора. Но чем они могли помочь ему сейчас? По углам сбились в кучки вольноотпущенники, а в двух шагах от них, перешептываясь о чем-то, словно курицы-наседки, – сенаторы. Я как самый молодой и недавно назначенный командир стоял, оттесненный за чьи-то спины, но при моем росте мог неплохо все видеть поверх голов. Императрица подобно каменной статуе сидела на стуле рядом со смертным одром Траяна, держа мужу за руку. По другую сторону кровати Сабина соскользнула со стула и теперь стояла на коленях, прижав коротко остриженную голову к плечу умирающего. Мне было видно, как ее пальцы поглаживают его неподвижную руку. Веки ее были закрыты, но когда императорский лекарь попытался вновь завесить окно одеялом, чтобы в глаза Траяну не бил яркий солнечный свет, она резко подняла голову и сказала:
– Не надо. Он просил этого не делать.
– Но ведь…
– Не надо, кому сказано.
Плотина шумно втянула в себя воздух, как будто собралась отругать сноху на такую дерзость, но Сабина посмотрела на нее таким ледяным взглядом, что императрица предпочла промолчать. В комнате вновь установилось гробовое молчание, нарушаемое лишь шарканьем ног или редким покашливанием. Но громче всего раздавалось надрывное дыхание самого Траяна, которое с каждой минутой становилось все медленнее и медленнее.
– Выйдите все, – приказала Плотина. – Императору не пристало покидать этот мир среди такой толпы.
Сабина попробовала было ей возражать, но вереница вольноотпущенников уже устремилась к двери, и я вышел за ними вслед. Было свыше моих сил наблюдать за тем, как восковая фигура на кровати приближается к последней черте, свыше моих сил слышать, как с губ срывается хриплое, надрывное дыхание, видеть, как умирает мой император. Мой император – тот самый, за кем я прошагал всю Дакию и Парфию, тот, ради кого, я – будь на то его приказ – был готов ринуться в саму преисподнюю.
Половина солдат, уже не стесняясь, плакали. Рядом с закрытой дверью застыл, сложившись едва ли не вдвое, красивый секретарь. Плечи его содрогались от рыданий.
Я понуро побрел прочь, вон из этого неказистого, безымянного дома. Какое убогое, тесное место. Было нечто непристойное в том, что именно здесь испустит дух такой великий человек, как Траян. Ну почему он не погиб на поле боя? Последняя стрела последнего сражения за последнюю непокоренную провинцию этого мира – пусть бы она пронзила сердце ему, а не его последнему врагу. И вот теперь Траян покидает этот мир, лежа в пыльном, мертвом городе, полном призраков прошлого.
Я прошел мимо каких-то полуразрушенных хижин, вдоль дороги, на которой не хватало половины камней, которыми она кода-то была вымощена. Впрочем, дорога по-прежнему змеилась вверх по склону холма, ведя к храму, хотя сам храм давно стоял пустой и без крыши. В нем давно не обитал ни один бог.
Прекрасный солнечный день, ослепительно-лазурное море. Может, было бы лучше, если бы небеса вдруг разверзлись дождем, оплакивая уход из жизни великого императора?
Я поднялся по замшелым, растрескавшимся ступеням в храм. Возможно, это был храм Юпитера, а может, какого-то другого, неизвестного мне божества. Сейчас же от него оставалось лишь несколько полуразрушенных колонн на поросшем мхом фундаменте. Мне показалось, будто одна колонна устремилась на меня и больно ударила по больному плечу. Но нет, это я привалился к ней и обхватил ее дрожащими руками. Раненое плечо горело огнем. Как и мои глаза. Должен ли плакать солдат, когда умирает его генерал?
Не знаю, сколько я там простоял, прижимаясь, дрожа всем телом, к этой колонне. Знаю только, что спустя какое-то время я поднял голову и как в тумане осмотрелся по сторонам. Мой взгляд упал на Сабину.
Она застыла на другом конце храма, одетая все в ту же мятую одежду, в которой проходила весь день и ночь, ухаживая за умирающим. На фоне величественных колонн ее фигурка показалась мне совсем крошечной. Воспаленные глаза горели от непролитых слез. Шатаясь, словно пьяный, я сделал шаг ей навстречу, затем другой…
Она раскрыла мне объятья. Я рухнул в них и тяжело опустился на колени.
– Он умирает, – прошептал ей куда-то в талию.
– Тс-с, – сказала она, и ее пальцы пробежали по моим волосам. Из моего горла вырвался первый всхлип.
– Он умирает, он умирает.
– Тише, любовь моя, – прошептала Сабина, как когда-то давно шептала мне в Дакии после того, как я убил на каменном диске тамошнего царя. Тогда я схватился за нее, словно утопающий. И вот теперь она вновь крепко обнимала меня, как будто в очередной раз не давая мне утонуть; я же лил слезы, воя и стеная в ее тонкую тунику.
Мира наверняка постаралась бы меня утешить. Она велела бы мне не плакать, попыталась бы убедить, что, покинув этот мир, Траян обретет вечное блаженство и покой. Сабина же просто прижимала меня к себе. Опустившись на пол там же, где и стояла, она села на поваленную колонну, положила мою голову себе на колени и, обняв за плечи, позволила мне выплакаться, словно маленькому ребенку.
В конце концов слезы мои иссякли, но я даже не пошелохнулся, оставаясь лежать в объятиях той, которую когда-то любил и ненавидел. Солнце тем временем село, и на небе взошла луна, дневной зной сменился ночной прохладой. И как только этот мир может жить дальше, как будто ничего не изменилось? Лично для меня изменилось все.
– Вставай, Викс, не то замерзнешь, – Сабина осторожно помогла мне подняться на ноги. Я встал, как во сне, смутно понимая, что ждет меня, словно вол в ожидании острого жреческого ножа. Я был римским солдатом. Я привык идти туда, куда мне приказано. Кто же теперь отдаст мне приказ? Ведь моего генерала больше нет в живых.
– Пойдем отсюда, – сказала Сабина. Я взял ее протянутую руку и позволил ей повести меня за собой. Какой-никакой приказ. Других нет.
Дом, где лежал Траян, встретил нас мертвой тишиной. Вокруг дома, отгоняя любопытных, плотным кольцом застыли преторианцы. Рядом, словно тигры в клетке, расхаживали солдаты: кто-то с заплаканным лицом, кто-то от ужаса бледный как мел. «Им полагается быть внутри», – подумал я. В его последний час рядом с Траяном должны быть те, бок о бок с кем он сражался почти всю свою жизнь, а не эта старая карга, императрица, которая, словно стервятник, ждет, когда же он наконец испустит дух.
Впрочем, Сабина обошла толпу стороной и привела меня в другой дом. Скорее даже не дом, а четыре полуразрушенные каменные стены, на которых каким-то чудом уцелела крыша. Достав откуда-то походную постель, она ловко и аккуратно – совсем как в те времена, когда она сопровождала в походе наш Десятый, – раскатала ее на земляном полу и велела мне лечь. Укутав меня одеялом под самый подбородок, она взяла мою руку в свою, а сама свернулась калачиком у стены.
Когда я рано утром открыл глаза, она по-прежнему лежала, свернувшись калачиком рядом со стеной.
