Гарднер крепко держал ее, нашептывал в самое ухо: «Неужели ты снова разочаруешь меня, Роуз? Роуз, как смела ты так поступить со мной!» Со мной, со мной, со мной. Эхо утихло, заглушенное гневным голосом жены священника, миссис Хейдс: «Если ты не осознаешь свой грех, не осознаешь его по-настоящему, не покаешься и не признаешь все те ужасные вещи, что натворила, все то, что ты знаешь сама, не видать тебе спасения!» А потом вступила бабушка, прямо из той крохотной адвокатской конторы в техасском городке Афины – но каким-то образом она все равно была тут, с Гарднером. «Нам этот ребенок не нужен, мы даже не знаем, кто ее отец».
Гарднер сжимал ее все крепче, дыхание его обжигало лицо, пальцы смыкались на горле. Как это возможно, когда у нее все равно нет тела? Она плыла во тьме, погружалась все глубже и глубже. По небосклону катились черные тучи, густые, клубящиеся, непроглядные.
Виктор кричал, Пандора и Мариус неустанно звали ее, но голоса их слабели вдали.
О, когда Пандора держала ее, какие дивные чудеса успела она повидать. Она видела Небеса, слышала музыку сфер. Что может быть величественнее?
Пальцы Гарднера впивались в шею. Сердце пустилось вскачь, а потом замедлилось. Медленнее, все медленнее, а она была так слаба, так немыслимо, невозможно слаба. Она умирала. Да-да, наверняка умирала.
– Ты хоть понимаешь, Роуз, что означает твое обращение со мной? – допытывался Гарднер. – Ты выставила меня дураком, Роуз. Ты уничтожила мою жизнь, мою карьеру, все мои мечты, все планы. Все загублено – ты погубила все, Роуз!
– Знай мы хоть, от кого она, – с тягучим техасским акцентом вторила ему старуха, – но, видите ли, мы совершенно не общались с дочерью, правда-правда, мы просто…
Не хотите меня брать. Да и с какой бы стати? Кто и когда хотел иметь со мной дело, если не получал за это плату – за то, чтобы жить со мной, чтобы учить меня, чтобы обо мне заботиться… чтобы меня любить. Почему это никак не кончается? Почему я тону, погружаюсь все глубже и глубже?
К ней спешил дядя Лестан. Дядя Лестан. Он весь сиял – и шагал к ней. Дядя Лестан в своем красном бархатном камзоле, в черных ботинках. Бесстрашный, неудержимый. Он шагал к ней, распахнув объятия.
– Роуз! – вскричал он.
Она из последних сил выкрикнула его имя:
– Дядя Лестан, забери меня! Пожалуйста, не дай им… Помоги мне!
Гарднер придушил ее сильнее, мешая говорить.
Но дядя Лестан склонился над ней. Лицо его сияло в свете свечей, бесчисленных свечей.
– Помоги! – простонала она, и он нагнулся поближе и поцеловал ее. Шею пронзили иглы, ужасные острые иглы.
– Крови не хватает! – воскликнул Мариус.
– Хватает, чтобы впустить меня, – возразил дядя Лестан.
Тьма вокруг сгущалась, набирала вес, массу, тяжесть. Гарднер, миссис Хейдс и бабушка говорили хором. «Она умирает», – сказал кто-то, должно быть, кто-то из девочек из той школы, ужасной школы, но остальные смеялись и скандировали: «Притвора, лгунья, шлюха!» Смех раскатывался во тьме, а Гарднер декламировал нараспев: «Ты моя, Роуз, я прощаю тебя за все, что ты сделала. Ты моя!»
Дядя Лестан схватил Гарднера за горло и поволок прочь. Гарднер рычал и отбивался, прокусил дяде Лестану руку, но тот дернул его за голову, растягивая шею профессора, точно сморщенный эластичный носок. Роуз ахнула, закричала – а голова Гарднера тем временем словно растаяла: рот стек вниз, глаза стекли вниз, жидкие, черные и омерзительные. То, что осталось от головы, болталось на сморщенной сломанной шее, а тело осело в море крови. Прекрасной крови.
– Роуз, пей мою кровь! – велел дядя Лестан. – Я – Кровь! Я – жизнь!
– Не делай этого, дитя! – истошно завопила миссис Хейдс.
Роуз протянула руку к золотым локонам дяди Лестана, его сияющему лицу.
Твоя кровь.
Горячая жидкость наполнила рот девушки. Из уст ее вырвался протяжный стон. Она вся превратилась в сплошной стон, снова и снова глотала эту божественную влагу. Кровь Небес!
Тело Гарднера плыло в потоке крови, темно-рубиновой, почти черной. Лицо миссис Хейдс словно бы растянулось во все стороны, превратилось в огромную блестящую белую маску призрака. Дядя Лестан схватил и разорвал ее. Точно ветхую вуаль. Голос миссис Хейдс замер, лицо угасло. Как будто сожгли флаг. Дядя Лестан швырнул остатки в поток бурной крови. Течение подхватило и бабушку, злую старуху из Техаса, и она уплывала все дальше и дальше, протягивая руки, бледнея, исчезая в кровавой реке.
Совсем как у Данте – река крови, стремительная, алая, пузырящаяся, черная, прекрасная.
– Ад не властен над нами, – промолвил дядя Лестан.
– Нет, не властен, – прошептала она, и они вместе начали подниматься вверх, вверх, совсем как тогда, над греческим островом, что разваливался на куски под ними – на куски, падающие в пенное синее море.
– Дитя крови, кровавый цветок, кровавая Роуз, – твердил дядя Лестан.
В его объятиях она была в безопасности. Приоткрытые губы девушки прижимались к его шее, и кровь его толчками входила в ее тело, билась под кожей, растекалась волной колючих мурашек. Она видела его сердце, кроваво-красное сердце, пульсирующее и яркое, видела длинные прекрасные побеги его крови, что окружали ее сердце, смыкались вокруг, и его сердце словно бы полыхало огнем, и ее сердце тоже – а когда он говорил, словам его вторил другой, зычный и гулкий, голос.
– Прелестнейший цветок Сада Зла, – сказал он. – Жизнь вечная.
Роуз посмотрела вниз. Дымящиеся клубы тьмы исчезали, таяли. Темная река крови пропала. Под покрывалом тумана мир сверкал и переливался тысячами и тысячами крохотных огоньков, а над ними раскинулось небо – со всех сторон их окружало безбрежное небо, целые галактики песен, историй и музыки – музыки сфер.
– Возлюбленная Роуз, теперь ты с нами, – промолвил дядя Лестан. С ней, с нами, добавил второй, гулкий голос.
Слова втекали в нее с потоком крови, пульсирующей в руках и ногах, горящей под кожей. Мариус нашептывал Роуз на ухо, что она теперь принадлежит им, а губы Пандоры касались ее лба, а Виктор – Виктор сжимал ее в объятиях вместе с дядей Лестаном. Невеста моя!
– Ты всегда была моей, – сказал дядя Лестан. – Для этой участи ты родилась. Моя отважная Роуз! И теперь ты с нами, ты одна из нас. Мы народ луны и звезд.
Глава 32
Луи. «Час наконец настал»
Сегодня в особняке «Врата Троицы» было тихо. Лишь Сибель с Антуаном играли дуэт в гостиной, а Бенджи наверху доверительно беседовал с лучшим другом. Лучшим другом для него был весь мир.
Рошаманд с Бенедиктом и Алессандрой отправились в оперу. Арман и Дэниел Моллой пошли вместе поохотиться под теплым дождем.
Флавий, Авикус, Зенобия и Дэвис вернулись домой в Женеву вместе с пылким и отчаявшимся вампиром по имени Убивец, что постучался в двери, облаченный в старые брезентовые штаны и оборванную куртку из оленьей кожи, и умолял впустить его. Друг Дэвиса, юного возлюбленного Грегори. Конечно, его встретили распахнутыми объятиями.
