ихъ отъ шовинизма. Она сдѣлала ихъ только осторожнѣе и вотъ уже 4о лѣтъ какъ они избѣгаютъ щекотливыхъ столкновеній съ своимъ врагомъ. Но изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что они внутренно присмирѣли — и было бы гораздо разумнѣе и цѣннѣе, — чтобъ они додумались, въ массѣ, до болѣе широкаго и осмысленнаго чувства любви къ родинѣ. Тревога оскорбленнаго славолюбія и теперь еще не умерла, и ее поддерживаетъ въѣвшееся во французовъ сознаніе своей первенствующей роли въ судьбахъ Европы.
И трудно упрекать ихъ въ этомъ. Слишкомъ два столѣтія и умственнаго, и матеріальнаго преобладанія не могли пройти даромъ. Обаяніе языка, литературы, всѣхъ формъ культурной общительности — до сихъ поръ еще на лицо; а военная слава, вплоть до начала 60-хъ годовъ, питала патріотическій задоръ, и не химерами, не вымыслами, а воспоминаніями о самой грандіозной завоевательной эпопеѣ. новыхъ временъ.
Но еслибъ у французовъ и не было такого прошедшаго, они все-таки, по складу натуры, врядъ ли въ состояніи были бы освободить себя отъ невыгодныхъ сторонъ своего національнаго склада. Они слишкомъ заняты собою, чтобы другія націи вызывали въ нихъ настоящій культурный интересъ. Разберите ихъ отношеніе и къ сосѣдямъ, и къ другимъ національностямъ, болѣе отдаленнымъ, начиная съ англичанъ. Ненависть Наполеона І-го къ островитянамъ, (хотя онъ и былъ корсиканскій итальянецъ, а не французъ), выражала собою коренное обще національное чувство, и до сихъ поръ французы, не смотря на то, что живутъ съ Англіей въ мирѣ, (а при Наполеонѣ III-мъ даже вмѣстѣ воевали), и несмотря на то, что въ послѣдніе годы французское свѣтское общество стало такъ обезьянить съ англійскаго, все-таки же терпѣть не могутъ англичанъ. Я помню какъ всѣ обрадовались въ Парижѣ, когда русскій канцлеръ далъ англійской дипломатіи очень чувствительный щелчокъ. На бульварахъ ходили возбужденные разговоры, точно будто Франція одержала надъ кем-нибудь побѣду. Самое развитое меньшинство, и въ немъ отдѣльныя единицы — писатели и ученые — способны были оцѣнивать Англію по достоинству, но масса, даже считающая себя образованной, до сихъ поръ не желаетъ присмотрѣться поближе къ англійской жизни, хотя это такъ легко для каждаго француза, особенно для парижанъ. Что же помогаетъ такому отсутствію интереса, какъ не основная черта натуры француза, кто бы онъ ни былъ — крестьянинъ, рабочій, лавочникъ, судья или даже дипломатъ?
Передъ нѣмцами, послѣ наполеоновскихъ побѣдъ и завоеваній, въ французахъ не могло не закрѣпиться чувства своего безусловнаго превосходства. И это чувство смягчало непріязнь къ нѣмцамъ даже и послѣ того, когда союзники взяли Парижъ и обрѣзали Францію на огромную территорію. Къ 30-мъ годамъ, къ расцвѣту романтизма въ наукѣ, въ литератур и въ историческихъ изученіяхъ, французы даже носились съ Германіей, съ ея наукой, философіей, поэзіей, искусствомъ — и это продолжалось довольно долго. Такой типическій французъ, какимъ былъ Ренанъ, преклонялся передъ Германией, и для него война 1870 г., съ ея результатами, была страшнымъ ударомъ. Онъ и всѣ тѣ, кто высоко ставили Гер манію и нѣмцевъ— съ горечью увидали, что, и по ту сторону Рейна, національное чувство перешло въ исключительный патріотизмъ и представители нѣмецкой націи безпощадно отнеслись къ ихъ отечеству. Но ясное дѣло, что если бы все то, что въ Германіи есть самаго цѣннаго и высокаго, искренно признавалось французской массой, то послѣ войны должно было явиться усиленное желаніе изучать нѣмецкую жизнь, и не съ одной только цѣлью реванша. Преклоненіе передъ литературой, философіей и искусствомъ Германіи такихъ людей, какъ Ренанъ и немногіе его сверстники — такъ и осталось оазисомъ; въ массу французскаго общества оно не проникло.
Къ Италіи французы могли бы относиться всего лучше, и тутъ опять замѣшалось славолюбіе и сознаніе своего яко бы оскорбленнаго достоинства. Италія обязана была Франціи освобожденіемъ изъ-подъ чужеземнаго ига при первой республикѣ; но французы забываютъ, что Наполеонъ I обратилъ ее, въ сущности въ нѣсколько департаментовъ французской имперіи. Его племянникъ, по слабости своей къ «идеѣ національностей», дѣйствительно помогъ созданію самостоятельной Италіи, но эта помощь повела за собою только цѣлый рядъ взаимныхъ упрековъ и пререканій и кончилась почти враждебнымъ, чисто формальнымъ миромъ. Французы, по своему, правы; но правы и итальянцы. Когда ненавистное нѣмецкое иго было свергнуто и политическія комбинаціи привели ихъ къ союзу съ нѣмцами, они добровольно стали сближаться съ Германіей, изучать все то, что у ней стоитъ гораздо выше, чѣмъ у нихъ дома, и я лично встрѣчалъ уже, въ послѣдніе годы, множество итальянцевъ особенно изъ молодыхъ людей которые убѣжденно признавали превосходство нѣмецкой науки, школы, семейныхъ и общественныхъ нравовъ, разныхъ сторонъ культурнаго быта. И нѣмцы платятъ имъ тѣмъ же; они давно интересуются Ита ліей во всѣхъ смыслахъ. Въ посланіе годы нѣмецкіе туристы наводняютъ ее настолько же, насколько и англичане. Ничего подобнаго не было въ отношеніяхъ французовъ и итальянцевъ, даже и при Наполеонѣ III-мъ, потому что французы вообще мало способны входить въ жизнь какой бы то ни было націи — враждебной или дружественной. Вспомните какъ стояло дѣло въ періодъ, отъ конца 50-хъ годовъ до войны 1870 г. — Французы, помогая итальянцамъ, воевали собственно съ австрійцами, преслѣдуя и свои цѣли. Они помогли Виктору-Эммануилу провозгласить себя итальянскимъ королемъ, но они же вплоть до франко-прусской войны поддерживали свѣтскую власть папы. И какихъ французовъ видѣли римляне въ теченіе долгихъ годовъ? To войско, которое стояло гарнизономъ въ самомъ сердцѣ Италіи. И французское правительство показывало этимъ, каждый день, что оно смотритъ на Италію, какъ на страну, гдѣ можетъ хозяйничать какъ ему угодно.
И съ испанцами французы могли-бы быть въ гораздо большемъ единеніи. Эта страна стремится къ демократическимъ формамъ государственной и національной жизни и весьма вѣроятно, что она первая изъ сосѣдей Франціи сдѣлается опять республикой. Образованные испанцы очень интересуются Франціей, постоянно ѣздятъ въ Парижъ и учиться, и развлекать себя. Французы относятся къ нимъ мягче, чѣмъ къ итальянцамъ, но опять-таки съ преувеличеннымъ чувствомъ своего превосходства. Въ испанской литературѣ и прессѣ давно уже пишутъ на ту тему, что французъ, особенно истый, бульварный парижанинъ, никогда не интересовался своими сосѣдями по ту сторону Пиренеевъ, что онъ вообще ничего не знаетъ внѣ предѣловъ Франціи, избалованъ тѣмъ, что всѣ къ нему ѣздятъ въ гости, а стало-быть Парижъ есть настоящая столица міра и его жителямъ нечего куда-либо стремиться и что-либо изучать.
Всего нагляднѣе выступает суть французскаго отношенія къ чужимъ національностямъ въ томъ, какъ Франція, въ послѣдніе полвѣка, повела себя съ Польшей и поляками. Парижъ, вплоть до Франко-Прусской войны, сочувствовалъ польскому дѣлу. На этомъ сходились и бонапартисты, и либералы, и революціонеры вплоть до самыхъ крайнихъ партій. Польская эмиграція съ 30-хъ годовъ находила въ
