1789 по 1871 г. Франция пережила несколько революций. Теперь, к столетию Парижской коммуны, начинается новая?
Один из немецких очевидцев тех событий вспоминает: «В тот теплый майский вечер у всех было чувство, что что-то непременно случится. Никто, однако, не понимал отчетливо, что произойдет. Все сходились в одном: должно быть что-то качественно новое, что соответствует характеру массового движения, решимости людей, их невиданной прежде силе» (Норберт Фрай. «1968. Jugendrevolte und globaler Protest» – «1968. Молодежный бунт и глобальный протест», 2008).
Пока одни продолжают спорить о том, допустимо ли применять насилие или надо лишь отвечать насилием на насилие, другие начинают творить революцию.
Внезапно на всем протяжении от Люксембургского сада до метро (это почти полкилометра) молодежь принимается крушить мостовую. Эти быстрые, глухие удары станут барабанной дробью нарождающейся революции, ее неизменным аккомпанементом. Весь месяц над Парижем будут разноситься эти звуки. Люди выворачивают булыжники из мостовой, вырывают металлические ограждения, которыми обнесены деревья в Париже.
И камни, и решетки – все быстро передается из рук в руки. Для строительства баррикад годятся автомобили, припаркованные на улицах, садовые скамейки, перевернутые газетные киоски.
Всего за пару часов многие улицы сделались непроходимыми. Высота некоторых баррикад достигает метра. В других случаях они возводятся одна за другой, создавая эшелонированную оборону от полиции.
Студенты вспоминают о символике Французской революции 1789-го и Парижской коммуны 1871-го. Уже говорят о «Коммуне 10 мая». Раздается возглас: «Будьте реалистами – требуйте невозможного!» – «Soyez réalistes, demandez l’impossible!»
К ночи на баррикадах остаются примерно треть протестующих. Остальные расходятся по домам.
Полиция идет в атаку, применяет слезоточивый газ и дымовые шашки, избивает людей дубинками. Те отбиваются булыжниками.
Первая кровь уже пролилась. Полетели «коктейли Молотова». В ту ночь было сожжено около 60 автомобилей, более ста машин разбито. Во время ночных беспорядков ранены 367 человек, в том числе 251 полицейский. Задержаны 460 демонстрантов.
На следующий день, 11 мая, Пятая республика (так называют Францию с 1958 г. – А. В.) оказалась в глубоком кризисе. Однако президент Шарль де Голль (1890–1970) молчит. Ветеран Первой мировой войны, герой Второй мировой войны, возглавивший борьбу за освобождение Франции, он прожил очень бурную жизнь и теперь, в преклонном возрасте, похоже, не готов к новой схватке за власть. Пришло время уступать дорогу молодым, генерал отчетливо сознает это. Он поручает выступить по радио премьер-министру страны.
Его верный помощник и будущий преемник Жорж Помпиду (1911–1974) бодро обещает студентам, что Сорбонна вновь откроется, дела осужденных студентов будут пересмотрены, все арестованные скоро выйдут на свободу.
«А Франция, так беззаветно любимая президентом, уже походила на реку, вышедшую из берегов», – пишет российский биограф Ш. де Голля М. Ц. Арзаканян («Де Голль», 2007). Правительственные уступки теперь никого не интересуют. У любой нарождающейся революции неслыханный, зверский аппетит. Сейчас самое время быть реалистами – требовать невозможного. Такова теперь программа-минимум. Ну, а максимум? Социализм по-кубински, по-китайски, по-троцкистски… У социализма тогда было много лиц, и одно другого страннее, бесчеловечнее.
В годовщину возвращения де Голля к власти, 13 мая, в яркий весенний день, сотни тысяч парижан выходят на улицы. Черные и красные знамена гордо реют над толпой демонстрантов. Но о единстве митингующих – студентов, профессоров, рабочих – нет и речи. Главное условие революции – «Народные массы должны действовать в едином порыве» – не соблюдено и на этот раз. Люди устали от де Голля за десять почти «бесконечных» лет его правления. Но этого недовольства недостаточно, чтобы сплотить народ. Нет ни партии, которая поведет всех за собой, ни боевой организации, что начнет решительную борьбу против власти. Люди остаются «проклятыми реалистами» и не требуют «невозможного».
После того как демонстранты проходят чуть более шести километров от площади Республики до площади Данфер-Рошро, большая часть толпы разбредается по домам. Оставшиеся – их всего пара тысяч – идут в открывшуюся уже Сорбонну. Ночью они захватят университет. Здесь начнется новый этап «Майской революции 68-го», здесь будет создана «академическая республика Советов».
Ален Гейсмар призывает 13 мая начать всеобщую забастовку. Все большую активность проявляют коммунисты и социалисты во главе с Франсуа Миттераном.
С этого времени по Франции прокатывается волна забастовок. В ближайшую неделю рабочие захватывают целый ряд заводов и фабрик. Экономика страны парализована.
Как вспоминал Гейсмар в своей книге «Mon Mai 1968» – «Мой май 1968» (2008), «студенты отдали инициативу – впредь борьба ведется на фабриках». Студенческих вожаков туда даже не пускают. «Левые студенты изолированы левыми профсоюзными боссами» (Гейсмар).
Уже через несколько дней бастуют до 10 миллионов французов. Поезда и общественный транспорт курсируют периодически. Не работает ни почтовая, ни телефонная связь. Коммунальные службы перестают вывозить мусор. Костлявая рука хаоса тянется к многим французским городам, грозит удушить их. Парижане спешно скупают бензин и затовариваются в супермаркетах. Бастуют даже стриптизерши из знаменитого кабаре «Crazy Horse»: они теперь не раздеваются на сцене. Зато люди могут «свободно гулять по опустевшим улицам, разговаривая, споря и в целом прекрасно проводя время, которое они запомнят навсегда» (Курлански).
В эти дни внешне спокоен лишь де Голль. 14 мая он, как и планировалось, вылетает с официальным визитом в Румынию, попутно делая короткие заявления, которые может сделать лишь человек, страшно далекий от народа.
«В стране демонстрации и забастовки. Люди требуют…» «Если мы будем расстилаться перед ними, значит, Государства больше нет. Власть не отступает, иначе она потеряна» (де Голль).
Министр внутренних дел Кристиан Фуше (он не пробудет в своей должности и до конца этого месяца) просит хотя бы отменить визит в Румынию. Де Голль непреклонен, для него интереснее и выигрышнее заниматься международными делами. В вопросах внешней политики он, долгожитель мирового политического бомонда, чувствует себя очень уверенно, здесь он любит переигрывать всех. Студенческие же протесты представляют собой «нечто выходящее за пределы его понимания» (Курлански). Он коротко бросает Фуше: румыны не поймут, если он отменит визит. Фуше уже ясно, что за провал внутренней политики ответит только он, и он почтительно, но смело возражает, что в таком случае уже французы не поймут, почему генерал де Голль не отменил этот визит.
Однако 18 мая президент все же вынужден прервать свою поездку и вернуться в мятежную Францию. Он пытается лавировать, идти на тактические уступки, чтобы удержать главное – власть. Бросая вызов восставшему народу, он грубо заявляет: «La réforme oui, la chienlit non» – «Реформа – да, дерьмо – нет». Французы тут же «мочат» президента. В парижской Школе изящных искусств штампуют плакаты с силуэтом де Голля и подписью: «La chienlit, c’est lui» – «Дерьмо – это он».
Де Голль
