в свое время тонко, остроумно, без нажима. А его супруга берет, что называется, быка за рога. Он внутренне усмехнулся, ответил с готовностью:
— Давай! Мысль хорошая. — Вынул из кармана несколько крупных бумажек, подал ей. — Съезди куда там следует, в Петровский пассаж или еще куда, купи.
Она вскочила, отшвырнула деньги.
— Вот, значит, у вас уже до чего дошло, вот, значит! Правду мне пишут, не ошибаются. — Она стала выбрасывать из сумочки на его стол конверты со штемпелями разных почтовых отделений Москвы. — Нет, ты не отвертывайся, ты читай, читай! — Она вытаскивала листки бумаги из конвертов. «Дорогая Нина Александровна!..» «Дорогая Нина Александровна!..» «Дорогая товарищ Булатова!..» Вот, вот, люди!.. Сообщают. «Вот вам адрес, там вы застанете…» «Это стало сказкой всего города…».
— Нина, Нина, — сказал Булатов с грустью. — Что с тобой сталось, Нина?
Вечером к Ие явился Генка.
— Ты ничего не имеешь против, — заговорил он, — если мы у тебя снова соберемся? Завтра, например?
— Пожалуйста! Мне все равно. Веди своих олухов. Где-нибудь про гуляю вечер.
— Нет, ты тоже будь. Понимаешь, на этот раз и девчонки придут.
— Можно без меня.
— Нет, нельзя. Сюда еще явится и эта, помнишь, у батьки на приеме была, мисс Браун, Порция Браун? Мы можем чего-нибудь не так. А ты знаешь, как с такими. Пожалуйста, Ия?…
Мисс Браун! Это меняло дело. Посмотреть на мисс Браун еще разок, после того, как Ия начиталась ее сочинений, было любопытно. Можно будет и поговорить, выяснить, почему лично у нее, у этой голубоглазой, такую ярость вызывают имя Булатова, каждая строка, написанная им.
— Хорошо, — сказала она. — Уговорил.
На улицу они вышли вместе с Генкой: Ия захотела прогуляться. Не спеша шли они к Москве-реке, к Кремлю. Летняя Москва и вечером была многолюдной, шумной. Народ тек потоками по тротуарам, занимал частью и мостовые. Люди были всех цветов кожи, говорили на всяческих языках. Ия ловила высказывания по поводу красоты Кремля и его соборов, недовольные замечания по поводу того, что нигде не поймать такси, что все рестораны и кафе переполнены, негде посидеть и выпить чашку кофе. Один высокий, сутулый тип в котелке говорил своему спутнику по-французски о том, что, если бы ему дали возможность, он бы зарабатывал в Москве миллионы. Люди тут не знают настоящего сервиса, за то, что способны преподнести им мы, они отдадут все свои деньги и только радоваться будут. Его спутник отвечал: нет, они упрямые, они хотят достичь всего своими силами. Со временем они это сделают сами, и их миллионы нам с тобой не достанутся. Было время, они сдавали кое-что в концессию — фабрики карандашей, изделий из вискозы и еще подобное тому. Но потом концессионеров вытеснили, и производство всего этого превосходно осуществляют сами.
— А ты все спекулируешь? — спросила Ия Генку.
— Почему же так грубо и примитивно? Не спекулирую, а являюсь посредником между производителем продукта и его потребителем. — Генка засмеялся.
— Богатым стал?
— Как сказать? Есть монета. И даже изрядная. Если понадобится, учти, могу ссудить. Под какой-нибудь ничтожный процент, под чисто символический. Потому что давать без процента — это не коммерция, это профанация. Такого дельца перестанут уважать.
— Ты когда-нибудь очень нарвешься, Генка. То, что ты делаешь, противоречит нашему строю. Тебе оно, может быть, кажется честным. Но оно противоречит, понимаешь? И поэтому оно до времени, до случая.
— Пока не нарвусь на кого-нибудь бдительного?
— Может быть. Во всяком случае, я хотела бы, чтобы ты это бросил. Отец-то, мать-то тебе ничего, что ли, не говорят?
— Отец? Ему все, знаешь…
— До феньки?
— Примерно. Он свое кует. А наша мутти?… — Он махнул рукой.
Ия шла и думала о той семье, в которой они с Генкой выросли. Она была там беспризорной, может быть, потому, что оказалась Александру Максимовичу чужой дочерью. Но Генка-то ему не чужой. А вот, в сущности, тоже беспризорник. Почему же свой-то, родной сын брошен на произвол судьбы? Шутки шутками, а немало таких ребят вывихивают себе мозги на свободном предпринимательстве, без руководящей руки родителей, без влияния семьи.
— Ладно, Ия, — сказал Генка, — ты особенно-то за меня не переживай. Годам к сорока из твоего брата, может быть, что и выйдет. А там, глядишь, и пенсионный возраст подойдет. Так и завершим помаленьку свой жизненный путь.
43
Пришло несколько девушек, две вполне миловидные, приятные, третья — развеселая, с очень смешным и непривлекательным длинным лицом, зато превосходно сложенная. Пришли молодые мужчины, именно мужчины, иначе их уже не назовешь. Мальчикообразным среди них, пожалуй, был только Генка, который старательно изображал из себя хозяина, поскольку Ия сказала ему, чтобы в этом смысле он на нее не рассчитывал.
Первым любовником в разноголосо беседовавшей толпе, как заметила для себя Ия, был тонкогубый, тщательно, по самым последним модам разодетый красавец, посматривавший на всех многозначительно и усмешливо. — Ну, а где же метатель навах и томагавков? — спросил он, огляды ваясь.
— Юджин Росс? — поспешно откликнулся Генка. — Его, Кирюша, сегодня, к сожалению, не будет. Только Порция Браун. Но и она, сказала, немного задержится. Но что нам! Виски есть, джин есть. Даже индийские орешки! Этот Юджин — жаль, ты не увидишь его — парень деловой. Обо всем позаботился, все доставил еще вчера. Ваше здоровье, доблестные гидальго!
Среди собравшихся был паренек — его, пожалуй, можно было назвать именно пареньком, — невысокий ростом, щупловатый, скромный. Все время он пытался что-то сказать, но его перебивали, он терялся и смущенно пожимал плечами да поправлял очки с толстыми стеклами. Его звали Шуриком. Ия поняла, что он работает вместе с Кирюшей — Кириллом в таком институте, который для простых смертных не имел названия.
Кто-то из гостей, положив и тому и другому руки на плечи, сказал:
— Надежда мира! Со скольких ударов можно расколоть планетку?
Шурик заулыбался в ответ. Кирилл молча сбросил руку со своего плеча.
— Избегай, друг мой, безудержного панибратства.
Девушки толпились вокруг него. Он понимал, какой вызывает у них интерес, открыто куражился, изрекал афоризмы, мудрствовал. «В наш век время, потраченное на любовь, — потерянное время. Все эти любовные воздыхания родились в средние века. До того любовь была лишь натуральной, так сказать, деловой. Недаром античный мир дал человечеству столько мудрецов».
— А что значит деловая любовь? — спросила одна из девушек.
— Такая, которая своей целью имеет лишь продолжение рода человеческого — не более, — ответил, рассматривая ее, Кирилл.
— Какая же тогда это любовь! Это звериная любовь.
— А человек и есть зверь. Сильный, умный, далеко ушедший от своих собратьев, но
