литературой. Они говорили о других известных европейских литераторах. Фридрих сказал, что Жан Жак Руссо сумасшедший. «Он бедствовал! Мы предложили ему кров и пенсион». Милорд Маришаль все устроил, а Руссо в ответ дерзко спросил, что делается для тех, кто был изувечен на службе у Фридриха. Это было в 1762 году, и Фридрих сильно разгневался.
Тьебо получил место профессора, и король в его обществе наслаждался словесными упражнениями. Иногда в них участвовал полковник Карл Гвишардт, бывший офицер волонтерских батальонов, сын чиновника из Магдебурга, который был очарован Фридрихом и служил для того предметом шуток. Гвишардт был хорошо начитанным человеком, историком и натуралистом, но, к несчастью, как-то ранее, продемонстрировав претензию на истинность своих суждений, стал мишенью для упражнений в остроумии. Он воздал хвалу выносливости римских легионеров за то, что они могли на марше нести по сравнению с прусскими солдатами больший груз. Фридрих сыронизировал: «Правда?»
Король приказал войти одному из солдат гвардии, снять с себя снаряжение и надеть его на Гвишардта: «Наш полководец, может, в будущем не будет делать столь легковесные заявления!»
Фридрих заставил его стоять в полном снаряжении целый час. Было известно, что Гвишардт вел заметки о придворной жизни, и когда в 1775 году он умер, Фридрих купил все бумаги покойного.
Фридрих назвал Гвишардта Квинтом Ицилием, по имени знаменитого центуриона 10-го легиона, сражавшегося при Фор-сале, и порой говорил, что устал от разговора с ним, не будут ли Квинт Ицилий и Тьебо любезны побеседовать вдвоем — их интеллект в скором времени вновь разогреет его. Они начинали разговор, но через какое-то время Фридрих в него вмешивался. И уж потом говорил не останавливаясь. Он вел беседу, затрагивая одну тему за другой.
«Почему Господь не дал человеку способности предвидеть час своей смерти?»
Квинт Ицилий пытался привнести в тему заряд излишнего цинизма, что полагал оригинальным. Фридрих резко и безапелляционно обрывал такие попытки. Однако, заставив собеседника почувствовать некоторое унижение, Фридрих становился тихим и покладистым. Он менял тему. Его настроение, как всегда, менялось очень быстро. И ему нравилось испытывать свои новые сочинения на Тьебо. Тот смеялся.
Фридрих: «Что, сир? Над чем это вы смеетесь?» И все продолжалось в том же духе. Частью интеллектуальные упражнения и литературный диспут, частью игра по ролям и полная нелепица. Скучно бывало очень редко. Католик Тьебо часто отказывался рукоплескать литературным шуткам Фридриха. Он был всегда готов — уважительно, но твердо — подвергнуть сомнению ценность письменных упражнений Фридриха. Но всегда впечатляло, с какой критичностью он относился к чтению и литературным занятиям.
Фридрих по-прежнему любил подшучивать. Он был большим озорником. «Что нового в Берлине?» — как-то за обедом в 1767 году бросил Фридрих.
«Ходят разговоры о том, что скоро снова будет война, сир».
«Что за чепуха! Они говорят о войне потому, что им больше не о чем поговорить!»
Фридрих обладал талантом мистификатора. Он попросил доверенного друга направить сообщение в две наиболее уважаемые берлинские газеты: «Я продиктую сообщение!»
Дело, как сообщалось из Потсдама, состояло в том, что 27 февраля прошла буря с громом, молнией, ливнем и градом, причем такой силы, какой никто не помнит. Небо потемнело, и один из двух быков, которых крестьянин гнал в город, был убит молнией. Были и многочисленные человеческие жертвы. Пивовар сломал руку. Все окна на одной из улиц были разбиты.
Сообщения, сочиненные Фридрихом, опубликовали, и какое-то время люди больше ни о чем другом не говорили. Между газетами существовали регулярные почтовые связи, и европейская пресса тоже подхватила сообщение. В следующем году это было упомянуто в книге профессора из Вюртемберга. Фридрих давился от смеха. Это отвлекло внимание публики от абсурдных и нежелательных спекуляций на тему войны.
Пришел мир, но король оставался воином — вождем народа, верховным главнокомандующим. Он устроил грандиозный банкет, развлекал на нем генералов и, как каждый полководец, вновь и вновь проигрывал минувшие сражения. Король беседовал со старыми соратниками о битвах, которым те были свидетелями, о допущенных ошибках, победах, разных случайностях. В Берлине Фридрих воздвиг памятники в честь Зейдлица, Кейта, Шверина, Винтерфельда. Он работал над очередным «Политическим завещанием», законченным в 1768 году, в нем будет отведено место военным вопросам.
На банкете присутствовал принц Генрих, и Фридрих обратился к нему: «А теперь давайте выпьем за единственного генерала, который не допустил ни одной ошибки!» Это было поразительное признание. Фридрих и Генрих частенько резко расходились во мнениях. Генрих считал, что войну можно было бы закончить раньше, если бы Фридрих проявил готовность к компромиссу. В сравнении с королем принц был больше склонен к осторожности, не любил рисковать, но его суждения во время сражений отличались точностью, он также обладал способностью предвидения. Гуманный человек, он полагал жестоким обращение с Саксонией, осуждал проводимые там реквизиции и не боялся говорить об этом. Поэтому Генрих завоевал добрые чувства саксонцев. Как и другие братья, он был склонен считать Фридриха надменным и бесчувственным. Как и они, он не доверял некоторым близким к королю людям, особенно влиянию Винтерфельда. Генрих возмущался отношением Фридриха к Августу Вильгельму. Он обладал немалыми амбициями, и был очень чувствительным, страдал от ревности, присущей младшим братьям, и, когда принц, бывало, обижался, Фридрих подшучивал над ним. Генрих посчитал себя обиженным, когда Фридрих после войны в резкой форме напомнил ему, что он является полковым офицером и должен быть одет соответственно званию. Маленького роста, внешне приятный и обаятельный, принц выиграл крупное сражение при Фрейберге. Фридрих очень высоко его ценил и в большинстве случаев делился с ним сокровенными планами и относился к нему хорошо; и вот теперь — единственный генерал, который не допустил ни одной ошибки! Его переписка с Генрихом, которая во время войны в основном состояла из вопросов ведения военных действий, была полна доброжелательства, сплетен и семейных новостей. В завещании он отписывал наследство «победителю Фрейберга». Печально, но часто их отношения омрачали ревность и обида.
Инспекции полков в Потсдаме возобновились с прежней строгостью. Люди надолго запоминали жуткий, немигающий взгляд его очень синих, очень холодных и невероятно красивых глаз Фридриха, когда он расспрашивал смущенного офицера о том, как тот командует, об обязанностях и подчиненных. Его одежда часто бывала неопрятной, но Фридрих оставался требовательным в отношении военных дел и формы. Как и при всех дворах, в Потсдаме существовали свои правила поведения. Два приехавших в Берлин французских офицера нарушили соответствующую случаю форму одежды, Фридрих неприязненно оглядел их с пог до головы: на одном были чулки, а не сапоги, и взгляд Фридриха остановился
