— Сны средь бела дня?
— Разве тебе ничего не снится?
— Ничего. Никогда.
— Какой ужасный сон, господи! — теперь дрожали лишь ее пальцы.
— Что же в нем ужасного?
— Не знаю, — отвечала она, словно и вправду не знала. Ей приснилось что-то страшное, но она забыла, что именно. Теперь, не открывая глаз, она пыталась вспомнить.
— Я тебе снился, — сказал он, лениво потягиваясь.
— Нет, не ты, — возразила она.
— Точно я, — улыбнулся он себе самому. — Изменял тебе с другой, ну конечно.
— Нет.
— Мне лучше знать, — настаивал он. — Я развлекался с другой, а ты нас застукала и случайно меня пристрелила, или что-то в этом роде.
Она непроизвольно вздрогнула:
— Прекрати.
— Дай-ка угадаю, — продолжал он, — какой она была? Джентльмены предпочитают блондинок, не так ли?
— Перестань, не шути так, — попросила она, — мне действительно нехорошо.
Он открыл глаза:
— Что, в самом деле так страшно?
Она кивнула:
— Иногда днем я вижу кошмары, а потом весь день чувствую себя так плохо.
— Прости, — он взял ее за руку. — Может, хочешь чего-нибудь?
— Не хочу.
— Ванильный рожок, эскимо? Может, колы?
— Спасибо, дорогой, правда не хочу. Со мной все в порядке. Просто в последние четыре дня что-то не так. Совсем не так, как в начале лета. Что-то случилось.
— Не с нами же случилось, — ответил он.
— Нет-нет, конечно, не с нами, — поспешно согласилась она. — Ты не чувствуешь, что что-то изменилось вокруг? Даже пирс не такой, как раньше, и парк развлечений, и все остальное. Даже у хот-догов вкус другой.
— То есть как это?
— Они на вкус какие-то старые. Трудно объяснить. У меня аппетит пропал. Скорей бы уже кончился отпуск. Правда, больше всего на свете мне сейчас хочется домой.
— Завтра и так последний день. Ты же знаешь, чего мне стоила эта лишняя неделя отпуска.
— Знаю, — ответила она. — Все вокруг мне теперь кажется странным, переменившимся. Я не понимаю. Почему-то вдруг мне захотелось убежать отсюда.
— Может, сон виноват? Я с блондинкой, и внезапная смерть?
— Да прекрати же, — взмолилась она. — Нельзя так говорить о смерти!
Она прижалась к нему:
— Если бы я только знала, в чем дело.
— Не бойся, — он погладил ее. — Я не дам тебя в обиду.
— Все дело в тебе, а не во мне, — прошептала она. — Мне показалось, ты устал от меня и бросил меня.
— Зачем же? Я люблю тебя.
— Я такая глупая, — она натянуто рассмеялась. — Боже, какая же я глупая.
Они тихо лежали под солнечным небом.
— Знаешь, — проговорил он задумчиво, — я что-то тоже почувствовал. Здесь что-то изменилось. Что-то не так.
— Хорошо, что ты тоже это понял.
Он сонно покачал головой, чуть улыбнулся, зажмурился, поглощая солнце.
— Мы сходим с ума, — бормотал он, — мы сумасшедшие. Оба.
Морские волны мягко касались берега, трижды.
Настал полдень. Солнце нещадно палило в небе. Горячие, блестящие белые яхты качались в водах гавани. Ветер принес запах жареного мяса с луком. Песок шелестел, причудливо растекался узорами, как огромное плавящееся зеркало.
Слышно было, как тихо звучит радио. Они лежали на песке, как две темных стрелы, неподвижно, настороженно прислушиваясь. Чуть трепетали их ресницы, и языки касались пересохших губ. Соленый пот выступал на бровях, но его тотчас иссушало солнце.
Не открывая глаз, мужчина поднял голову, словно услышал что-то.
Радио вздохнуло.
Он опустил голову, но ненадолго.
Она почувствовала, что он снова приподнялся. Приоткрыв один глаз, увидела, что он осматривается, облокотясь на песок, глядит на пирс, на небо, волны и пляж.
— Что-то не так? — спросила она.
— Да вроде ничего, — ответил он, вновь распростершись на песке.
— Ничего? — переспросила она.
— Кажется, я что-то слышал.
— Наверное, радио.
— Нет, не радио. Что-то еще.
— Значит, не наше радио, а чье-то еще.
Он не отвечал, и она чувствовала, что он сжимает и разжимает кулак.
— Да что за черт, — напрягся он, — опять.
Теперь прислушались оба.
— Ничего там нет…
— Тише! — крикнул он. — Господи, да что же это…
Волны бросались на берег, безмолвные зеркала с шуршанием разлетались тысячей осколков.
— Кто-то поет, слышишь?
— Что?
— Клянусь, там кто-то поет.
— Чушь какая.
— А ты послушай!
Снова прислушались.
— Вообще ничего не слышу, — холодно ответила она.
Мужчина встал. В небе не было ничего, как и на пирсе, на песке, и в палатке с хот-догами. Под солнцем царила тишина, только ветер шумел в его ушах, шевелил волоски на руках и ногах.
Он направился к воде.
— Стой! — крикнула она.
Он обернулся, смотря сквозь нее, все еще вслушиваясь.
Она сделала радио погромче. Оттуда раздавалось:
— Я нашел себе малышку на миллион…
Он поморщился, недовольно вскинул руку:
— Выключи.
— А мне нравится! — Она включила музыку на всю катушку, прищелкивая пальцами, качалась в такт, пытаясь улыбаться.
Было уже два часа.
Вода была как парное молоко. Старый пирс утомленно раскинулся посреди марева.
Птицы застывали в небе. Солнце кипятило зеленые воды, омывавшие пирс, пронзали лучами колыхающуюся рябь.
Белая пена, кораллы, прах и ламинарии затаились среди волн.
Загорелый мужчина все еще лежал на песке, и рядом с ним женщина в черном купальнике.
Над водой, как облако тумана, плыла музыка. В ней угадывались шепот глубин и минувших лет, морская соль и странствия, нечто чужое, но вместе с тем столь знакомое. Звук ее был подобен волнам на берегу, каплям дождя, подземной реке. Так пел голос безвременья в морской раковине. Так, вздыхая, шептали воды в опустевших трюмах затонувших галеонов. Так свистел ветер в белом черепе на горячем песке.
Но радио заглушало все.
Свечение, легкое, словно женщина, устало скрылось в глубине. Так мало времени осталось. Они вот-вот могут уйти. Пусть он войдет в воду, хотя бы на миг… Создание колебалось в толще вод, чувствуя его лицо, его тело. Жаждало затянуть его вниз, кружиться и играть с ним здесь, на глубине в десять фатомов, увлекая подводным течением.
