Вскоре шумная и живописная процессия приблизилась к главному храму столицы. Здесь перед двумя высокими башнями-пилонами должна была быть установлена статуя. Напротив храма на помосте, богато украшенном дорогими тканями, отливающими пурпуром и золотом, уже восседал на троне фараон. На его голове сиял золотой урей, вделанный в лоб голубого шлема. Рядом в невысоких креслах сидели сыновья правителя: Яхмос и Аменхотеп. Вместе с младшим сыном царя Египта на широком кресле расположилась и его молоденькая жена — Тии. Внимание толпившихся вокруг повелителей придворных привлекала прежде всего она. Но молодая женщина сидела неподвижно, словно каменная, с невозмутимым лицом. Внезапно она вздрогнула, почувствовав на себе обжигающий взгляд. Это был Эйе. Он тоже находился в свите придворных, но стоял вместе со своим учителем чуть в стороне. Тии скосила свои чудесные голубые глаза, которыми так восхищалась вся столица, и увидела его в первый раз с того злополучного утра, когда упала в обморок на пристани Ипу, а очнулась в объятиях царевича. Её поразило новое, незнакомое выражение лица Эйе. Надменно-жестокое, оно было странно неподвижно. Тии побледнела. По её вискам и шее потекли струйки пота.
— Что-нибудь случилось? — заботливо склонился к жене влюблённый царевич, чутко уловив изменение настроения своей супруги.
— Ничего, Хеви[10], ничего, — успокоила его Тии, — наверно, просто солнце голову напекло.
Аменхотеп привстал и ударил позолоченным посохом стоявшего рядом чёрного нубийца с розовым зонтом.
— Как держишь, скотина?! Я же сказал, чтобы ни один луч солнца не коснулся её головы! Шкуру сдеру с живого! — зарычал он не своим голосом.
Все вокруг удивлённо обернулись. Это было так непохоже на всегда сдержанно-изящного законодателя мод столицы.
— Ишь как жёнушка-то его оседлала, пылинки самолично готов сдувать с неё! — рассмеялся наследник престола Яхмос, сидящий по правую руку от своего отца.
На этот раз он был одет тщательно, с подобающей для его положения роскошью. Но видно было, что его массивное тело тяготили складки изысканной одежды и многочисленные драгоценности, которыми он был увешан с ног до головы. Он почёсывался и подёргивал всем своим мощным телом, как застоявшийся в стойле жеребец.
— Ничего, всё в жизни проходит, — грустно улыбнулся фараон, поглядев на младшего сына, суетящегося вокруг молодой жены. — Вот кончится медовый месяц, потом она забеременеет, родит, цвет щёчек поблекнет, глазки выцветут, и наш Хеви будет уже заглядываться на другую молоденькую красавицу. Такова жизнь!
— Ну вот, наконец-то статую подвозят. Я думал, что Небуненес только к вечеру её приволочёт, — повернул Яхмос голову в сторону появившейся у храма процессии.
— Сейчас начнётся главное испытание. Жалею, что не поручил это дело другим, — негромко, чтобы его услышал только старший сын, проговорил фараон.
Он глубоко вздохнул и вместе со всем своим двором и гостями с замиранием сердца стал наблюдать, как огромную статую с помощью рычагов и лебёдок стали поднимать с салазок, чтобы установить на высокий пьедестал. Но тут случилось непредвиденное. Несколько тросов со звоном лопнуло, статуя накренилась.
— Держите её! Держите! — завизжал на всю площадь Небуненес и кинулся к рабочим, с трудом удерживающим в руках верёвки.
Однако статуя продолжала угрожающе крениться в сторону помоста.
— Отец, я думаю, тебе надо отойти в сторону, — проговорил Яхмос, вставая и, как в бою, загораживая своей широкой грудью фараона.
— Архитектора Аменхотепа ко мне, быстро! — приказал Тутмос. — Что происходит? — коротко спросил он подошедшего к нему главного строителя заупокойного храма.
— Неправильно определили центр тяжести статуи, а также ошиблись с блоками, — спокойно ответил архитектор.
— Сможешь прямо сейчас исправить ошибки?
— Смогу, но вы, ваше величество, на всякий случай пройдите чуть подальше.
— Действуй! А я никогда не бегал от опасности и сейчас этого делать не собираюсь, — усмехнулся фараон. — Принесите фруктов и холодного вина с водой, надо подкрепиться, не то, я смотрю, праздник затягивается, — приказал он.
Тутмос стал не спеша потягивать вино из любимого золотого кубка, в то время как весь двор с ужасом смотрел на накренившуюся гигантскую статую. Между тем архитектор Аменхотеп и его приёмный сын Эйе уверенно взяли в свои руки руководство всеми делами на площади. Из массивных кедровых брёвен были быстро возведены опоры, которые закрепили статую и не дали ей больше оседать набок. Блоки и верёвки поменяли местами по указанию архитектора. Громкие команды Эйе и его обжигающий хлыст расставили по-новому рабочих, и вот статуя выпрямилась и начала медленно подниматься вверх. Наконец под аплодисменты присутствующих каменный исполин Тутмоса Третьего встал на пьедестал. Вокруг него уже суетились жрецы с благовониями, танцовщицы и акробаты. Играли флейты, звенели систры, били несмолкаемую дробь барабаны. Горожане возбуждённо кричали, рукоплескали, кидали цветы к подножию памятника. Фараон облегчённо вздохнул.
— Я так вспотел, как будто самолично устанавливал эту махину, — проворчал он себе под нос. — Небуненеса ко мне!
Содрогающийся всеми жирными складками своего тела толстяк подбежал к трону и упал к ногам царя Египта.
— Ты не смог выполнить мой приказ, Небуненес, — сдвинув брови, проговорил фараон так громко, что все придворные услышали его слова. — И я теперь хорошо вижу, что ты не способен справиться с обязанностями, возлагающимися на тебя твоей должностью. Отныне ты не главный архитектор страны. Я назначаю на эту высокую должность, которая требует больших знаний и умения, Аменхотепа, сына Хапу. Он доказал, что отлично справляется со всеми обязанностями главного архитектора. А его первым заместителем будет приёмный сын Эйе. Они смогут осуществить мои великие планы.
— О, я несчастный! — Небуненес стал посыпать голову пылью. — Я потерял должность, которую наследовал у отца и деда! Бедный мой сынок, он не займёт место отца!
— Уберите этого жалкого выродка прославленного рода, — брезгливо приказал Тутмос, глядя на жирную тушу, корчащуюся в пыли у него под ногами. — И запомните: отныне никто не сядет на место своего отца без нужных знаний и опыта. Запомните это все! А теперь пусть фиванский народ веселится. Амон и дед мой смотрят на нас и радуются. Да принесём достойные дары нашим божествам!
Тутмос подошёл к подножию памятника. Там со связанными за спиной руками на коленях стояли десять высокопоставленных пленников, захваченных при усмирении восстания в стране Ретену и в Северной Финикии. Жрецы Амона и жрицы Хатхор громко запели гимн во славу богов столичного града Фивы. Фараон взмахнул золотой булавой, которую ему подал верховный жрец Амона Дуафу, и размозжил голову одному из покорённых азиатов. Фиванский народ радостными криками приветствовал первую и самую ценную жертву своим богам. Затем настала очередь остальных пленников. Мелкие царьки и князья Палестины, Финикии и Сирии, или стран Ретену, как называли их древние египтяне, с ужасом смотрели на эту назидательную сцену. Каждый из них мог оказаться на месте несчастных пленников, приносимых в жертву свирепым египетским богам. Когда подошла очередь последней человеческой жертвы, азиатские властители все как один упали лицом в пыль перед беспощадным и великим фараоном.
