И вопреки всем ожиданиям, ничего страшного с послом не случилось. Ему было позволено беспрепятственно вернуться на родину. Но случилось так, скорее всего, потому, что Аттила уже готовился выступить в поход против Западной империи, уже собирался напасть на Галлию и потому предпочел не обострять отношения на своих восточных границах.
Когда же орды гуннов вторглись на земли за Рейном, Маркиан и пальцем не шевельнул, чтобы помочь братскому государству. И у этого равнодушия наверняка было по меньшей мере две причины. Во-первых, чувство облегчения и скрытого удовлетворения тем, что на сей раз вся мощь Аттилы обрушилась, наконец, не на подвластные Константинополю земли, как это почти всегда случалось раньше, при жизни вот уже трех поколений, а совсем в другую сторону. А во-вторых, оказать Западу хоть какую-то помощь Маркиану мешало оскорбленное самолюбие.
Дело в том, что Валентиниан III все еще тянул с официальным признанием нового императора на берегах Босфора, хотя Маркиан в издаваемых им законах и распоряжениях всегда лояльно ставил его имя перед своим — как старшего и имеющего больше прав на первенство правителя. Но Валентиниану этого было мало. Он считал, что после смерти Феодосия как бы автоматически должен был стать главой всей империи или, по крайней мере, иметь право решающего голоса в вопросе выбора его преемника. Таким образом, роковую роль в судьбе обоих государств в этой предельно сложной исторической ситуации сыграло честолюбие.
Однако в начале 452 года ситуация диаметрально изменилась. Валентиниан, которому Аттила угрожал уже в самой Италии, наконец, официально признал Маркиана императором и своим соправителем. Правда, сделал он это крайне неохотно, и в основном по настоянию Аэция — чего он так никогда и не простил своему полководцу. Во всяком случае, лишь после этого Маркиан отправил свои войска к Дунаю, угрожая землям, заселенным самими гуннами. И тогда Аттила, опасаясь удара в спину, быстро отвел свою армию обратно за Альпы, а Маркиан стал истинным спасителем Рима.
Все эти внешние и внутренние события — восхождение на трон Маркиана, его женитьба на Пульхерии, падение Хрисафия, развитие взаимоотношений с Западом — были также неразрывно связаны с вопросами религиозной и внутрицерковной политики.
На первое место в теологических спорах, которые велись среди христиан, постепенно выдвигалась дискуссия о соотношении божественной и человеческой сущностей в фигуре самого Иисуса Христа. Различия мнений по этому вопросу неразрывно переплетались с личными конфликтами, со стремлением одних патриарших престолов добиться верховенства над другими и, наконец, с чисто политическими придворными интригами.
Всемогущий во времена Феодосия Хрисафий был ярым приверженцем учения монофизитов, которые в Христе после его воплощения видели лишь одну природу — божественную. Поэтому нет ничего удивительного в том, что на созванном в 449 году в Эфесе соборе восторжествовала именно эта доктрина. Однако на этом соборе споры между епископами не раз переходили просто в драку, заседания проходили под давлением вооруженных египетских монахов-фанатиков, а посланники римского епископа, как можно догадываться по сведениям из разных источников, даже вынуждены были спасаться бегством.
Папа требовал созвать новый собор, называя то, что произошло в Эфесе, «эфесским разбоем». Однако Феодосий оставался глух ко всем призывам созыва нового Вселенского собора, а Валентиниан III не имел возможности самостоятельно принять подобное решение.
Совсем иную позицию заняла Пульхерия. Как можно предположить, на это также — а возможно, и в первую очередь — повлияли очень личные мотивы. Ведь монофизитов поддерживал ее заклятый враг Хрисафий, да и императрица Евдокия, жившая в то время в Иерусалиме, благоволила к ним в течение какого-то времени, а, как известно, отношения между сестрой и женой Феодосия складывались не лучшим образом.
Так что, когда император умер и его место занял Маркиан, политика двора по отношению к церкви немедленно изменилась. Уже в 451 году был созван новый Вселенский собор в Халкидоне — четвертый по счету. Его постановления, в полном соответствии с пожеланиями как новых правителей Константинополя, так и римского епископа, осудили и монофизитство, и несторианство, учившее, что в воплощенном Христе были две отдельные природы. Принятая на соборе догма гласила, что во Христе сосуществуют две совершенные природы, неразделимые, но и не смешивающиеся.
Однако постановлений этого собора не признали христиане Египта и Сирии, которые в большинстве своем остались верны учению монофизитов. Этот религиозный раскол стал катализатором для формирования у жителей восточных провинций ощущения своей непохожести на иные регионы империи, что в свою очередь оказывало огромное влияние на политику Византии на протяжении последующих столетий.
Новые правители Константинополя и епископ Рима на этом соборе действовали в полном согласии друг с другом, осудив ересь монофизитов. Однако на том же соборе было принято постановление, известное как «канон 28», которое ущемляло интересы Рима и стало предметом дружных протестов делегатов, присланных на собор папой, тем более что голосование по его принятию было проведено в их отсутствие. В данном постановлении речь шла о том, что патриарх Константинополя, то есть Нового Рима, полностью уравнивался в правах с епископом Первого Рима, а за этим последним остается лишь почетное первенство. При принятии этого канона вносившие предложение ссылались на соответствующее решение Второго Вселенского собора, который состоялся в Константинополе в 381 году.
Эта проблема в последующие годы сыграла огромную роль в развитии взаимоотношений между Западной и Восточной церквями и, в конце концов, довела дело до полного разрыва — знаменитой схизмы, продолжающейся до сих пор.
Императрица Пульхерия умерла спустя два года после Халкидонского собора, который именно ей в значительной мере было обязан своим созывом и таким, а не иным ходом событий. В своем завещании она отписала все свое личное состояние бедным. Пульхерия основала также несколько церквей в столице на берегах Босфора.
Маркиан пережил ее ровно на три с половиной года, продолжая проводить политику мира, стабилизации и рачительного хозяйствования. Умер он в конце января 457 года, оставив набитую золотом имперскую казну — и никого, кто мог бы считаться его законным наследником.
ЛЕВ I
Leo
401 г. — 18 января 475 г.
Правил с 7 февраля 457 г. до смерти
Когда во второй половине января 457 года умер император Маркиан, фактическим правителем Восточной империи стал Аспар, который пользовался огромным влиянием и за которым стояла армия. В сущности, он вполне мог бы облачиться в пурпур сам — никто не осмелился бы на открытое противостояние с ним. Однако Аспару все же приходилось считаться с общественным мнением — ведь он, как следует уже из его имени, был чужаком родом из иранского племени аланов, и к тому же арианином, в отличие от большинства жителей столицы, придерживавшихся православного христианства.
Поэтому Аспар избрал, как ему казалось, более безопасный путь, поступив точно так же, как и семь лет назад, когда после смерти не оставившего прямых наследников Феодосия II посадил на трон своего доверенного офицера — Маркиана. Правда, тогда можно было сослаться якобы на последнюю волю умиравшего императора и в какой-то мере узаконить права Маркиана на престол, женив его на сестре Феодосия Пульхерии. Теперь таких возможностей не было. Хуже того — свои претензии на политическое наследство Маркиана мог выдвинуть его зять, молодой Антемий. Родом он был из знатного сенаторского семейства, и покойный наверняка рассматривал его в качестве преемника, способствуя быстрому продвижению по карьерной лестнице — у Антемия уже был титул патриция, высокая должность, и к тому же он уже успел побывать консулом.
