Забрав у Финнли жилет, она кидает его Алексе, которая, конечно, облюбовала себе местечко у костра. Она, наверное, придвинулась бы к огню еще ближе, но не хочет сжечь подстилку или волосы.
Хоуп и Финнли устраиваются на ночлег среди зарослей. От нашей поляны их отделяют несколько метров и буйный кустарник.
Я ложусь неподалеку от подножия дерева – не слишком близко, но и не далеко. Песок подо мной холодный, подушка из кофты выходит не ахти. Я предпочла остаться без подстилки – лучше уж так, чем кто-то меня возненавидит за то, что я не доплела четвертую. Поэтому ночь меня ждет долгая. Во-первых, мне не удобно. Во-вторых, вокруг полно мелких мошек.
– Я не собираюсь следить за костром до утра, – внезапно заявляет Алекса.
Желающих нет. Никто не произносит ни слова.
Ясно. Если Финнли предпочитает не связываться с Алексой – а Хоуп старается не дать Финнли вновь закипеть, – работа ложится на мои плечи.
– Я послежу.
Мне не сложно. Да и вряд ли я скоро засну.
И по-моему, я не одинока – вокруг царит тишина, но не покой. Алекса притворяется спящей, но в свете костра видно, как напряжены ее мышцы. Из-за кустов то и дело доносится шелест листвы: кто-то из девчонок осторожно ворочается.
А я уже два часа пытаюсь понять, почему Финнли оказалась не с той стороны Волчьей границы. А сколько еще таких, как она, о которых я и не догадывалась? Размышляю, сколько между нами невидимых границ. Как долго мы можем их проводить, пока каждый не останется один-одинешенек на собственном рваном клочке земли.
Но некоторые границы стереть легче, чем другие.
Те, что начертаны на песке, совсем зыбки. Накатит волна прибоя, быстрая, мощная – и все.
А Волки чертят свои границы кровью. Жестко, инстинктивно, беспощадно. Если люди оказывались богатыми, если шелковые имплантаты в подушечках их пальцев были ровными и не оставили шрамов (бесшовная операция стоила тысячи долларов, поэтому определить тех, кто не мог себе такое позволить, было проще простого), они становились мишенями. Ты ходишь в частную школу, живешь в фешенебельном районе, водишь роскошный автомобиль и имеешь личную бутылку «Хейвенвотер»? Хоть что-то одно из данного списка – и конец. Ты – за чертой. Наука эта построена не на точности, а на эмоциях. Но работало все на удивление безошибочно.
Указательный палец левой руки Финнли изуродован шрамами. У многих людей шрамы от имплантации – на правой: расплачиваться ведь удобнее ведущей рукой. Волки, должно быть, не заметили у Финнли швов на указательном пальце правой… и просчитались. Финнли не из богатеев. Она – левша.
Шелк-технологии тоже выстраивали границы – меридианы, иссекающие планету, на которой страны третьего мира стали прогрессивными, а капиталистические утратили былую власть.
Огромную роль сыграла наша гуманитарная деятельность. Первыми были бутылки «Хейвенвотер» – однажды, к примеру, на край света отправили целых шесть тысяч штук. А позже в «ИнвайроТек» сделали открытие и выяснили, что протеин шелка можно использовать в стольких сферах, о которых инженеры и не мечтали. Тогда-то и появились новейшие лекарства: они выглядели как пластиковые карточки и не требовали хранения при низких температурах. В те годы возникли новые преуспевающие семьи-династии. И новые процветающие города. Центральная Африка и Азия изменились – они не то, что из себя представляли даже тридцать лет назад. Шелкопряды перекроили мировую политику – так, как никто и не предсказывал.
Шелк-технологии оказались полезны – для тех стран. А здесь они зачастую вызывали проблемы, толкая людей на грань выживания. Не было у нас и бесплатной выдачи вещей нуждающимся: ситуация не требовала подобных мер. Пока не выяснилось, что мы оказывали другим государствам чересчур уж щедрую помощь. Постепенно другие страны укрепили позиции, а мы начали их сдавать. Общество разделилось на тех, у кого деньги есть, и тех, у кого их нет.
У избранных – чистая фильтрованная вода и лучшие медикаменты, а остальные вынуждены влачить жалкое существование.
Гладкая кожа – против шрамов.
Но резали-то каждого из нас. Всех до единого.
Некоторые рубцы не так сильно бросаются в глаза.
Хруст ветки. Я распахиваю глаза. Месяц висит прямо над нашей поляной, в костре лишь тлеют угли. Похоже, я заснула, причем надолго. О берег шумно бьются волны – час прилива.
Бросаю в костер прутики, слежу, чтобы хоть какой-то из них загорелся. Лезу в расположенную неподалеку яму с припасами и роюсь там, пока не обнаруживаю фонарик, который сама же и спрятала накануне.
Снова хруст ветки. Вернее, мне кажется, что это именно она.
– Кто тут? – шепчу я.
Тишина.
– Алекса?
Поворачиваю фонарик к ее подстилке в надежде, что Алекса встала по нужде. Но, увы, она безмятежно спит, по-детски свернувшись клубком. И не шевелится, если позвать шепотом.
По моей шее проползает насекомое. Нервно его стряхиваю.
– Хоуп? – Осторожно шагаю к разделяющим нас зарослям. – Финнли?
Луч у фонарика яркий, но до их лежанок все равно не достает. Приближаюсь к зарослям и замечаю, что девчонки тоже крепко спят.
Потрескивает пожирающий свежий хворост костер. Свечу фонариком вправо и влево: кругом только песок. Мы до сих пор не встретили на острове ни души, однако это вовсе не значит, что мы здесь действительно одни. Памятуя о записях моего отца, мы не ждали, что остров окажется необитаем, но и не предполагали, что первая встреча с местными жителями случится глухой ночью.
Крадусь обратно к своему дереву, прислушиваясь к подозрительным шорохам.
В недрах джунглей шелестит листва. Наверное, где-то проснулась обезьяна, говорю я себе. Или это обычный порыв ветра.
И опять хруст ветки, но уже не такой громкий. И еще раз. Сижу у подножия дерева, запрокинув голову. Стараюсь на всякий случай не шевелиться – вдруг там нечто, мягко говоря, недружелюбное. Обращаюсь в слух на долгие минуты или часы, однако ничего не происходит. В конце концов все окружающие меня звуки смешиваются, убеждая меня в том, что опасность нам пока не угрожает.
Последнее, что я вижу прежде, чем поддаться сну, – это розовеющее предрассветное небо.
А потом меня резко будят, и я вижу над собой Хоуп.
– Финнли! – с тревогой произносит она без следа привычного спокойствия на лице. – Финнли пропала!
15
– А она не упоминала, что хочет отправиться на разведку? – спрашиваю я.
Алекса с деланым безразличием вскрывает упаковку батончика – их осталось совсем мало, скоро придется учиться ловить рыбу копьями, – но мельком бросает на нас взгляд, думая, что мы не замечаем.
Не приложила ли она руку к исчезновению Финнли? Объяснение, конечно, складное, но чутье подсказывает, что все-таки неверное. Алекса проспала целую ночь напролет: она даже не шевелилась, когда я подкладывала в костер хворост.
