Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
Итак, в эпоху ранней архаики определяющее влияние знатных родов на афинскую политическую жизнь безусловно. На чем базировалась власть аристократии в течение этого хронологического отрезка? Необходимо назвать ряд важных факторов.
На первое место исследователи по традиции ставят экономическое могущество, богатство знати (Курбатов, 1986; Sealey, 1976, p. 97–98; Finley, 1983, p. 44–47). Оно основывалось прежде всего на земельных владениях в различных частях Аттики, которые продолжали сохранять даже аристократы, переселившиеся в Афины. Родовые земли аристократов были фактически неотчуждаемы, что вело к концентрации у «больших домов» весьма значительных земельных богатств. Были и другие источники экономического могущества, помимо земли: эксплуатация рудников (представители рода Кериков в Лаврии), торговля, которой в эпоху архаики также занимались по преимуществу аристократы. Многие источники доходов были неаттического происхождения (так, Писистратиды, Филаиды черпали немалую часть своих богатств во Фракии). Еще и по сей день некоторые исследователи придерживаются мнения, согласно которому наиболее крупные и влиятельные афинские роды чеканили собственную монету (Wappenmünzen), хотя специалисты-нумизматы уже давно и небезосновательно оспаривают это.
В целом в отношении этого экономического фактора могущества аристократии мы должны подчеркнуть, что его роль не следует ни преувеличивать, ни преуменьшать. С одной стороны, мы в чем-то солидарны с положениями, высказывавшимися В. П. Яйленко, согласно которым архаическая Греция была еще довольно простым обществом с отсутствием сильного имущественного расслоения, обществом, где бедность и богатство стояли в общем-то очень близко друг к другу, не имея между собой четкой, непреодолимой грани (Яйленко, 1990, с. 100–105). Отнюдь не присоединяясь к общим принципиальным посылкам этого исследователя (о полном отсутствии какого бы то ни было континуитета между греческим обществом II и I тыс. до н. э. и т. п.), мы все же считаем, что по данному конкретному вопросу его взгляды имеют право на существование, и это в известной мере подтверждается анализом современных эпохе источников, в частности, лирической поэзии. Поэтому та довольно жесткая критика, которой были подвергнуты работы В. П. Яйленко (Фролов, 1988; Шишова, 1991), кажется нам не всегда убедительной и справедливой. Действительно, насколько можно судить, не конфликт между богатыми и бедными был основным содержанием социально-политической жизни Эллады архаической поры. Такого рода конфликт стал по-настоящему острым и злободневным значительно позже – в эпоху классики, и даже еще конкретнее – в IV в. до н. э., после Пелопоннесской войны. И совершенно не случайно, что авторы, жившие в эти годы (в том числе Аристотель), бессознательно вносили реалии своего времени в повествование о событиях двух-трехвековой давности.
Но, с другой стороны, невозможно отрицать и то, что архаическая эпоха была тем не менее временем ожесточеннейших конфликтов. Ее полисы потрясали кровопролитные смуты (staseis), зачастую растягивавшиеся на десятилетия и нередко увенчивавшиеся установлением тиранических режимов. Что же это были за конфликты, коль скоро речь не может идти о противостоянии между богатыми и бедными, знатью и демосом (в сущности, еще не вышедшим на политическую арену)? На наш взгляд, следует говорить о борьбе за власть и влияние между аристократическими группировками; демос же был по большей части пассивным свидетелем этой борьбы, а если и участвовал в ней, то лишь как орудие в руках той же знати.
И вот здесь начинается наше расхождение с В. П. Яйленко, который выдвигает без развернутой аргументации следующие тезисы: «Знать архаической, так же как и позднейшей, поры чаще всего была постоянно возникающей фикцией… Славные афинские роды VI–V вв. были по большей части такой же фикцией» (Яйленко, 1990, с. 108–109). С положением о «фиктивности» афинской аристократии мы никак не можем согласиться, поскольку оно не находит себе опоры в источниках. Действительно, афинская (да и вообще греческая) аристократия имела достаточно своеобразный облик, заметно отличающийся от привычных нам представлений об аристократии как таковой, выработавшихся в основном из знакомства с жизнью европейских аристократов средних веков и нового времени. В условиях полиса, конечно, не возникла и не могла возникнуть аристократия «средневеково-рыцарского» типа, кардинально отчужденная от прочего населения резкими отличиями в статусе, богатстве, образе жизни, а зачастую и в языке. Не следует преувеличивать обособленность греческой аристократии от демоса, ее «исключительность»; она ни в коей мере не была какой-то кастой.
Но стоит ли отказывать в праве на существование этой аристократии, объявлять ее «фикцией», если она не была похожа ни на рыцарей Круглого стола, ни на блестящих герцогов и маркизов эпохи Людовиков, ни на японских самураев? Аристократия, как видно уже из этого перечня, может быть очень и очень разной. Вообще, как демонстрируют наблюдения этнографов, складывание знати – феномен стадиально весьма ранний: она надежно фиксируется уже в обществах, стоящих на позднепервобытном уровне развития, в том числе даже у собирателей и охотников (Семенов, 1993, с. 330, 492–493). Стоит ли считать Грецию I тыс. до н. э. настолько отсталой, что в ней только-только возникала знать, да и то «фиктивная»?
И еще одно замечание. Как ни тривиально будет это суждение, бедность и богатство – категории относительные. Даже в самом бедном обществе будут свои крупные состояния – разумеется, крупные по меркам этого общества. Если привести предельно житейский пример, в нищей деревне, каждый житель которой имеет всего лишь по одной овце, обладатель двух овец окажется «местным Ротшильдом» и eo ipso самым влиятельным человеком в кругу своих соседей. Завершив на этом несколько затянувшееся отступление, перейдем к рассмотрению других, неэкономических факторов, обусловливавших власть аристократии.
Важным источником ее влияния было исключительное положение знатных родов в религиозной жизни. Многие из этих родов опирались на контроль над локальными культовыми центрами. Отмечалось, что значение этого контроля не следует преувеличивать (Roussel, 1976). Во всяком случае, далеко не все роды обладали такими локальными культами. Но, на наш взгляд, религиозная роль аристократии не должна быть и недооцениваема. Помимо собственных культов, отдельные роды имели наследственные жречества в культах общеполисных (например, Этеобутады, Евмолпиды, Керики, Бузиги и др.). Кроме этого, вся евпатридская знать в архаическую эпоху имела два общих, в то время еще чисто аристократических культа: Зевса Оградного и Аполлона Отеческого. До Драконта целиком в руках аристократов находилось толкование неписаного права.
Значительную роль играл традиционный престиж аристократии. Он основывался на ряде факторов: происхождении (знатные роды, как говорилось выше, возводили свои истоки к богам и эпическим героям), монополии аристократов практически на все сколько-нибудь важные должности в полисе, участии в исключительно авторитетных панэллинских играх и т. п.
Наконец, необходимо отметить роль внешних контактов аристократии, простиравшихся зачастую не только в соседние полисы, но и за пределы греческого мира. Эти контакты устанавливались путем ритуального гостеприимства – ксении, имевшей во многих отношениях огромное значение для античной Греции. Освященные авторитетом религии, связи гостеприимства уже ко времени создания гомеровских поэм стали неотъемлемой частью греческого мира, одним из важнейших факторов, сливавших его в цивилизационное единство. В послегомеровский период роль ксении не только не уменьшилась, но, пожалуй, и возросла. Все греческие полисы к классической эпохе были уже соединены в единую цепь сетью союзов гостеприимства, распространявшейся и на соседние варварские государства (Лидию, Фракию и др.). Помимо ксении, при установлении внешних контактов аристократии играли роль экономические связи и брачные союзы. Все связи подобного рода имели более личностный характер, не были столь прямо связаны с отношениями родства, как связи внутриаттические.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 63
