В состав конницы, кроме регулярных Московского, Архангельского, Рязанского, Ростовского, Новгородского, Астраханского и Казанского драгунских полков, должны были войти украинские и донские казаки и калмыки. 7 февраля 1722 года Петр дал указ Сенату немедленно «близ салдатцких квартир» строить эверсы и «романовки» в Казани и большие так называемые «островские лодки» (вместимостью по 40-50 человек) силами отряженных в поход батальонов. Всего предстояло построить примерно 200 лодок и 45 ластовых судов. В Москве и поволжских городах Угличе, Твери, Ярославле, Нижнем Новгороде, Казани развернулось строительство транспортных ластовых судов; такелаж и паруса для их оснащения брали с кораблей на Балтике, оттуда же перебрасывали моряков и мастеров.
В марте 1722 года для ускорения работ в Тверь был отправлен майор гвардии (имевший и чин генерал-майора) Михаил Афанасьевич Матюшкин, которому царь поручил общее наблюдение за строительством флота. 12 апреля он докладывал Петру I о постройке 27 ластовых судов. Бригадиры В.Я. Левашов в Угличе, и И.Ф. Барятинский в Ярославле силами находившихся в их распоряжении батальонов строили островские лодки. Главной тыловой базой стал Нижний Новгород, куда был послан майор гвардии Г.Д. Юсупов. Здесь заготавливались снаряжение (порох, боеприпасы, бочки для воды, ложки) и провиант (сухари, мука, вино, пиво, вяленая рыба, сбитень). Для обслуживания судов было приказано взять соответствующее число «морских служителей» с Балтийского флота.
Подготовка шла в спешке: не хватало парусного полотна; армейские органы не успевали подвезти «аммуницию» — палатки, ружейные ремни, сукно для мундиров, водоносные фляги, котлы и прочее. Местные власти не могли заготовить необходимые материалы и инструменты. «На те лодки лесу в привозе нет, и работников и подвод по требованию моему, такова числа сколько я требовал, мне не дано и до сего числа», — жаловался на ярославских «управителей» командир Рязанского полка Андрей Юнгер 10 апреля 1722 года. Матюшкин, не успевая к намеченному сроку — 20 мая, отправлял в Нижний неоснащенные «корпусы» ластовых судов, но даже при таких темпах в Твери к 25 мая осталось пять неготовых кораблей. Солдаты не были квалифицированными мастерами; они не умели конопатить корабли, и это обстоятельство самым серьезным образом сказалось во время похода, когда сам царь в письме к генерал-адмиралу Апраксину беспокоился о «гнилых досках» и прочих «неисправностях» на выстроенных в Твери судах.
Волынский перед отъездом в Москву 28 января 1722 года радовался, что государю наконец «руки удалось свободить», и извещал, что вернулся из экспедиции «с Гребеней», в результате которой кабардинские князья теперь «под протекцией» России. Он докладывал о предстоящей постройке пятидесяти лодок для экспедиции, а о будущих дагестанских подданных отзывался пренебрежительно: аксайский правитель Султан Магмут — «пустая голова и поссорился с эндиреевским владельцем Аидемиром, а шамхала он и раньше не раз называл «прямым плутом». Однако в свете грядущих побед эти обстоятельства казались губернатору несущественными.
Победа над шведской военной машиной и превращение в великую европейскую державу имело для России и оборотную сторону — повышенное внимание иностранных правительств к внутри- и тем более внешнеполитическим акциям петербургского двора, грозящим непредсказуемыми изменениями в системе международных отношений. Англия и Франция были обеспокоены военными приготовлениями царя. Французский посол в Петербурге уже в январе 1722 года знал о вооружении русского флота и предстоящем походе на Шемаху, а в апреле мог назвать и примерную численность экспедиционного корпуса. Официальные заявления о наказании «бунтовщиков» дипломата не обманывали: Кампредон писал в Париж, что Петр I «хочет иметь для безопасности своей торговли порт и крепость по ту сторону Каспийского моря и желает, чтобы шелка, которые посылались обыкновенно в Европу через Смирну, шли отныне на Астрахань и Петербург. Здесь даже льстят себя надеждой, что шах, испугавшись войны, согласится уступить все это русским за обещание их помочь в подавлении восстания».
На практике эти опасения вылились в интриги в Стамбуле, где распространялись слухи об отправке стотысячного русского войска в Персию и увеличении армии на Украине с целью спровоцировать очередной русско-турецкий конфликт. Молодой российский резидент при султанском дворе Иван Неплюев в апреле 1722 года доложил о появлении в турецкой столице посольства «лезгинцев», которые оправдывались за прошлогодний погром в Шемахе и просили о покровительстве султана.
В донесении от 18 июня того же года Неплюев сообщал: английский посол заявил визирю, что Россия усиленно готовится к войне против Турции. В ответ русский резидент получил указание, чтобы он «то и другое подобные тому впредь случившиеся разглашения опровергал и уничтоживал и внушал Порте о всех противных короля английского к его императорскому величеству поступках, которые каким образом от оного начались и доныне продолжаются, а для того Порта никаким представлениям и внушениям с английской стороны веры не подавала». Осведомленный французский посол в Стамбуле Жан Луи д'Юссон маркиз де Бонак прямо рекомендовал русскому правительству ограничить завоевания «только прикаспийскими провинциями» и ни в коем случае не приближаться к турецким границам. «Так всегда говорят вначале», — сказал он Неплюеву в ответ на уверения, что император «не желает разрушения персидского государства», и посоветовал молодому коллеге не делать подобных заявлений официально и тем более письменно, «потому что нынче обяжетесь на письме, а завтра явятся такие обстоятельства, которые заставят совершенно иначе действовать».
Со своей задачей Неплюев все же справился — дипломатического разрыва между Турцией и Россией не произошло, и де Бонак писал в Петербург Кампредону: «Однако же кажется мне, что Порта зело довольная обнадеживаниями, которые царь велел ей учинить о желании, дабы упредить всякие ссоры на границе. Министры султановы обретаются в той же диспозиции». Турки заявили о невмешательстве в иранские дела, и султан обещал, что он, «будучи в мире с Персией, не окажет помощи бунтовщикам», хотя и «почитает» шаха-шиита «за еретика». Но тем не менее бессилие персидской державы и вмешательство в ее дела России не могли оставить Стамбул в бездействии.
Однако на ход начавшейся кампании повлиять уже не могли ни турецкая позиция, ни имевшиеся в окружении Петра «разногласия» и даже «колебания» самого императора, о которых также сообщал Кампредон. Пехота Низового корпуса была сосредоточена в Москве, Ярославле и других городах и в мае 1722 года двинулась вниз по Волге на судах. Царь, как следует из его именных указов, торопил подчиненных со строительством кораблей и хотел видеть их готовыми к 1 мая; но работы задерживались, и 6 мая Петр повелел Матюшкину отправлять вниз по Волге недостроенные корабли и лодки, с тем «чтоб дорогою доделать». Военная коллегия разрешала брать годные для транспортировки армии суда «у хозяев» с последующей оплатой. Недостающих до комплекта рекрутов также брали по дороге. В апреле двинулись и драгунские полки: большую часть личного состава доставляли до Царицына и Астрахани по воде; оставшиеся с полковыми лошадьми шли берегом Волги. Казаки с Украины и Дона двигались сухим путем. Император поручил Волынскому собрать в Астрахани 700 телег и купить 300 верблюдов для обоза.
