Более определенные указания на время самых ранних произведений скифского искусства дают находки в Закавказье, в развалинах ванской крепости Тейшебаини возле Еревана. Там найдены роговые или костяные вещи вместе с заготовками для их выделки, по назначению и по стилю полностью соответствующие произведениям скифского искусства в Северном Причерноморье. Среди них были типично скифские роговые псалии с головкой барано-птицы на конце и уздечные пронизки в виде головок птицы, барано-птицы, барана, клыка, клюва или когтя, а также четырехугольный стержень, украшенный резными головками птиц и квадратами из сдвоенных треугольников, совершенно таких же, как на псалиях из жаботинского кургана № 2. В этой крепости до разрушения ее мидянами в начале VI века до н.э. находился, как мы уже знаем, скифский гарнизон, и перечисленные вещи являются следами его пребывания. Того же рода роговые или костяные псалии обнаружены близ деревни Зивийе в Иранском Курдистане, что вместе с другими сделанными там же находками самым убедительным образом свидетельствуете существовании специфического скифского искусства еще во время пребывания скифов в Передней Азии.
Так называемый Саккызский клад, происходящий из упомянутой деревни Зивийе близ Саккыза, по всей вероятности, составился из вещей, добытых кладоискателями из находившихся там древних погребений. Возле селения зарегистрирован курганный могильник. Происходят ли все вещи Саккызского клада из одного богатейшего погребения или из разных могил, неизвестно, но что они входили в состав погребального инвентаря, не вызывает сомнений, тем более что в их числе имеются части медного ваннообразного фоба, сходного с ассирийскими фобами конца VII века до н.э., что и послужило основанием Барнету для датировки клада этим временем. Однако составляющие «клад» вещи далеко не однородны ни в стилистическом, ни в хронологическом отношении. Среди них имеются, например, превосходные образцы ассирийской резной кости, относимые к VIII веку до н.э., а в числе золотых предметов различаются произведения ассирийского, урартского (ванского) и маннейского происхождения. Кроме того, в золотых украшениях отчетливо выступают мотивы скифского художественного стиля. Так, например, золотая прямоугольная обкладка горита скифского типа украшена штампованными рельефными изображениями лежащих козлов и оленей, помешенных в ромбических клетках, образованных стилизованными S-видными ветками урартского древа жизни. Изображения животных здесь даны с характерными чертами скифского стиля. В том же стиле трактованы фигурки идущей пантеры и схематизированные головки птиц на золотой диадеме или ленте от пояса. На золотом набалдашнике ручки меча представлен свернувшийся кольцом зверь типа пантеры, бедро которого трактовано в виде схематизированной головы птицы.
Первые исследователи Саккызского клада, обнаруженного в 1947 году, полагали, что скифские элементы в его составе представляют собой скифские привнесения в древневосточном комплексе. Однако надо думать, что само скифское искусство звериного стиля, как и скифская культура, сложилось в период пребывания скифов в Передней Азии на основе древневосточного искусства. Но скифы не просто воспроизводили восточные образцы, они отобрали из сюжетов древневосточного искусства наиболее соответствующие своей идеологии и придали им формы, отвечающие свойствам наиболее доступных для них материалов — дереву и кости. Следует также учесть, что со скифами в искусство вошла техника штамповки или, точнее, обкладки тонким золотым листком вырезанного из дерева изображения. Этот прием позволял придавать вещам из простого материала богатый вид, соответствующий потребностям в блеске и роскоши представителей варварской аристократии, тогда как просто деревянные или костяные изображения стали достоянием рядового населения.
В создании скифского звериного стиля, а равным образом и всей скифской культуры, участвовали не только скифы, но и другие варварские народы, занимавшие окраины древневосточного мира. Несомненно, такую же роль, как и скифы, играли мидяне. К сожалению, отсутствие памятников, относящихся к мидийскому периоду истории Ирана, лишает наше предположение документальной обоснованности. К индийским можно отнести, пожалуй, только могильник «В» у Тепе-Сиалка, откуда происходит цилиндрическая печать с изображениями животных, среди которых имеется и олень, лежащий с подогнутыми ногами и повернутой назад головой, занявший столь видное место в искусстве и скифов Северного Причерноморья, и саков Средней Азии и Сибири. Не исключается и определенная роль в этом процессе варварского населения Малой Азии, например киммерийцев, через которых могли осуществляться контакты скифов и мидян с феко-ионийским миром. Как мы потом увидим, так называемое фракийское искусство Балканского полуострова и Средней Европы восходит, хотя и не столь прямолинейно, к тем же основам, что и искусство Северного Причерноморья и Сибири.
Нелишне отметить, что северочерноморское скифское искусство связано с искусством собственно скифов в Передней Азии, а не какого-либо другого народа. В доказательство этого можно указать на полное соответствие между тем и другим в такой детали, как трактовка формы животного резкими фанями, чего не наблюдается у восходящего к мидийскому среднеазиатского и сибирского искусства того же времени, но что присуще фракийскому звериному стилю. Этот признак позволяет узнать в находках из Зивийе, происходящих с территории Маннейского царства, скифские, а не мидийские вещи. Скифские пофебения там возникли, вероятно, в период оккупации скифами Маннейского царства после победы над Ассирией в последнее десятилетие VII века до н.э.
Древнейшие произведения скифского художественного стиля появляются в Северном Причерноморье в том же виде, что и в Передней Азии, и примерно в то же время. Из этого следует, что или между скифами, переселившимися в Переднюю Азию и оставшимися в Северном Причерноморье, существовали постоянные связи, благодаря которым явления, возникшие у одних из них, немедленно передавались другим, или же что указанный стиль в Северное Причерноморье был в готовом виде принесен скифами, вернувшимися из Азии, и тогда это произошло не раньше 585 года до н.э.
В противоречии со вторым из этих заключений находятся находки в погребениях на Темир-Горе и Цукур-Лимане с произведениями скифского искусства и с родосско-ионийскими сосудами, датируемыми если не VII веком, то началом VI века до н.э., а также раннее время оригинальных, не имеющих аналогии гравированных и резных по кости изображений из разграбленного кургана № 2 у села Жаботин в днепровском Правобережье. Правда, следует иметь в виду неустановленность точной хронологии родосско-ионийской керамики. Что касается жаботинского погребения, то в нем не найдено ничего подтверждающего предложенную для него дату — конец VII века до н.э. Она основывается на находке бронзовых двукольчатых удил и на общей оценке жаботинских курганов и связанного с ними поселения на Тарасовой горе как наиболее ранних скифских памятников, в доказательство чего приводятся: фрагмент родосско-ионийского сосуда и пара бронзовых котелков кавказского типа, датируемых VIII–VII веками до н.э. Не отрицая относительно раннего времени жаботинских памятников, все же следует признать, что ни фрагмент греческого сосуда, ни тем более кавказские котелки не могут определить время погребения с костяными художественными произведениями. Стилистически эти произведения, бесспорно, раннескифские, сходные с найденными в развалинах Тейшебаини, но это не исключает появления их в Северном Причерноморье — в Поднепровье или по сторонам Керченского пролива — только после возвращения скифов из Азии, то есть не раньше конца первой четверти VI века до н.э. Северочерноморские скифы в VIII–VII веках, видимо, были связаны с Кавказом, но эти связи не доказывают их сношений со скифами, находившимися в Передней Азии, хотя теоретически возможность таких связей отрицать не приходится.
