— Но она такая… она очень красивая! — прошептала Алексия и подумала, что рядом с маркизой и Летти сама станет совершенно незаметной. «Что ж, — решила она, — буду присматривать за Питером, следить, чтобы он ничем не побеспокоил маркиза».
Когда Летти узнала последние новости, она, как и Алексия, потеряла дар речи. Правда, ее реакция была несколько иной:
— Значит, я снова увижу маркиза! — воскликнула она. — Знаешь, Алексия, я так часто вспоминала его, с тех пор как мы поселились здесь! В жизни не видела более элегантного и ослепительного мужчину!
Алексия уже успела рассказать сестре, что, хотя маркиз и не был в восторге от решения своей матери, все же согласился с ним, но только чтобы не огорчать ее.
— Как ты считаешь, раз мы будем жить у маркиза, нас пригласят на прием к регенту? — заволновалась Летти.
— Может быть, точно не знаю, — ответила Алексия, — я почти ничего про это не знаю.
— Не могу думать ни о чем другом! Только о празднике! — щебетала Летти. — Представляешь, там будет две тысячи человек. А миссис Фитерстоун боится, что не сможет достать приглашение.
Упоминание о миссис Фитерстоун навело Алексию на размышления: что же происходит сейчас там, внизу? Ей стало неловко. Добравшись до дома, она сразу бросилась наверх, в комнату Летти, и застала сестру в кровати, потому что прошлым вечером та очень поздно вернулась домой. Миссис Фитерстоун возила ее на очередной званый вечер, который по всем признакам оказался шумным и весьма пошлым мероприятием. Летти понравилось там только потому, что для нее все было новым и необычным. Она призналась Алексии, что некоторые из господ, что приглашали ее танцевать, были не слишком трезвыми.
Вот этого-то и боялась Алексия, правда, ее успокоило то, что Летти не приняла всерьез их пьяные похвалы и комплименты, сопровождаемые икотой. Кроме того, она легко сумела избавиться от их игривых ухаживаний, словно всю жизнь только этим и занималась.
Какое невыразимое облегчение знать, что больше не надо будет лежать в кровати без сна и мучиться полночи мыслями о том, что за люди окружают Летти, не преследует ли ее кто-либо похожий на сэра Мортимера Уолгрейва. Он наговорил Алексии такие кошмарные слова, все время пытался остаться с нею наедине и всем этим ужасно напугал ее. Хорошо хоть, что не Летти пленила его воображение! Это был неприятный, ужасный человек. Алексия просто физически ощущала исходившую от него опасность.
Но теперь все изменится. Летти молода и прекрасна, а когда они снова появятся в Осминтон-Хаусе и маркиз еще раз увидит ее, он больше не станет противиться их присутствию в доме.
С маркизой они встретились перед ужином в малой гостиной, и, надо сказать, Летти была хороша, как никогда. Алексия сама выбрала наряд для нее — то платье, которое они купили сразу после приезда в Лондон. Такого красивого, да еще и дорогого наряда у Летти никогда не было. В белом, украшенном голубыми лентами платье она была похожа на Персефону [2], возвещающую приход весны. Вот она прошла через гостиную, приблизилась к маркизе и поклонилась ей с изумительной грацией.
— Алексия рассказала мне, мадам, какое участие и доброту вы к нам проявили! — восторженно воскликнула Летти. — Вы так великодушны, мадам! Мне все кажется, что я вижу чудесный сон, но скоро проснусь и окажусь у нас дома, в Бедфордшире, где за окнами открывается унылый, пустынный пейзаж и нет ни одного деревца, чтобы хоть как-то скрасить это однообразие.
Маркиза улыбнулась.
— Ну что же, в Лондоне вам не придется скучать от однообразия, — ласково проговорила она. — Мне рассказывали о вашей красоте. Теперь я сама вижу, что все были удивительно правдивы и нисколько не преувеличили.
— Благодарю вас, мадам, — скромно ответила Летти.
Она не покраснела и не казалась смущенной комплиментом — ведь она так много их слышала. И Алексия подумала, что все эти восторги стали для сестры совершенно естественным, вполне обычным явлением.
В комнату вошел маркиз. Летти обернулась, чтобы взглянуть на него, и растерялась. Если и раньше он казался ей элегантным, то сейчас, одетый во фрак, он выглядел просто роскошно: на шее маркиза затейливым образом был завязан белый галстук (светские щеголи, что пытались подражать ему, были в отчаянии от постигшей их неудачи — повторить такой узел оказалось никому не под силу); единственная драгоценность — великолепная, абсолютно черная жемчужина — украшала тонкую, дорогую рубашку; костюм сидел на нем безукоризненно. Надо сказать, что светские модники того времени на все вечерние мероприятия обычно надевали плотно облегающие брюки. А маркиз, зная, что матери так больше нравится, надел сегодня атласные бриджи и черные шелковые чулки — так было принято в дни ее молодости.
Несколько мгновений Летти смотрела на Хилтона широко открытыми глазами, потом радостно воскликнула:
— Вы так прекрасны! Вот таким должен быть настоящий принц! А ваше лицо, вычеканенное на монетах, смотрелось бы изумительно.
Девушка говорила с наивной детской непосредственностью, и ее слова развеяли легкое облачко недовольства, что таилось в глазах маркиза.
— Приятно слышать такие слова от гостей, — любезно ответил он.
Хоть и немного поздно, Летти вспомнила про вежливость и поклонилась маркизу.
— Алексия говорит, что вам не очень приятно наше присутствие здесь, и я должна признаться вам, что нас это очень печалит и беспокоит. Мы ничем вас не потревожим и будем вести себя достойно, обещаю вам.
Маркиза взглянула на сына и с улыбкой промолвила:
— Ты не слишком гостеприимен, Хилтон.
— Что ты, мама, — ответил он, целуя ей руку, — ты же знаешь, я просто волнуюсь за тебя.
— И еще за собственный покой и уют, не так ли? — добавила маркиза. — Ну что ж, как говорит прислуга, постараемся во всем тебе угодить.
— Ты всегда так и делала, — ласково ответил маркиз.
— Раз ты сейчас в таком отличном настроении, — улыбнулась маркиза, — то я, пожалуй, сообщу тебе, что завтра мы все вместе отправимся по магазинам за покупками.
При слове «покупки» Летти насторожилась, словно пес, почуявший возможную добычу. Однако Алексия бросила на нее быстрый сердитый взгляд, который не остался незамеченным маркизом и его матерью.
— Это очень любезно с вашей стороны, мадам, но у нас с Летти все есть, — сказала Алексия и подумала, что маркиз довольно пренебрежительно смотрит на ее скромное вечернее платье, которое она сама сшила из светлого муслина.
— Позвольте мне объяснить вам одну вещь, — заговорила маркиза, — я намерена получить максимум удовольствий и впечатлений от самой захватывающей и волнующей поры лондонского сезона. А значит, и у нас должны быть самые лучшие и самые необычные наряды. — Она вновь улыбнулась сыну и продолжила: — Ты, дорогой, еще слишком молод и не помнишь, наверное, что до войны меня называли самой нарядной и изысканно одетой дамой в Лондоне. И я просто не перенесу, если теперь обо мне станут говорить в прошедшем времени, употребляя слово «была».
