Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
Если на подиуме не замечать личность модели — это нормально и правильно, то за пределами подиума я должен быть кому-то интересен, кто-то должен быть… Даже дядя Вова не высмотрел показ до конца, ушел после моего первого выхода, не дождавшись второго. У меня никого не было, ни на подиуме, ни за его пределами. Но даже тогда я не думал, как убога моя жизнь.
* * *
Было бы удивительно, если бы дома было светло, пахло свежеприготовленной едой и работал телевизор. Нет, у меня дома всегда тихо и темно. Жизнь просыпается в моей квартире только с моим появлением. Сначала в коридоре — я включаю свет, вешаю ключи на крючок у двери, разуваюсь и натягиваю домашние тапки, кожаные, купленные в Париже на распродаже за три евро. Свет из коридора пробуждает другие помещения — кухню, ванную, туалет и гостиную — в эти комнаты всегда открыты двери, в гостиной двери вообще нет. Света из коридора хватает, чтобы осветить обеденный стол в кухне и два стула к нему; джакузи в ванной и кусочек винтажного унитаза в туалете. В гостиной у меня пусто, пригоршня света из коридора выхватывает из темноты бок огромного коричневого кожаного дивана и несколько толстых листьев фикуса, моего единственного растения в доме. Зал славы закрыт всегда, я вхожу туда только для того, чтобы что-то повесить или навестить.
Спальня родителей представляет собой огромный склад — тут и шкаф с моими шмотками, и велосипед, и коробки со старыми вещами, книги, ненужная мебель, например, три стула из кухонного комплекта, кресло, которое продавалось вместе с диваном, письменный стол отца, который я так и не смог выкинуть. Я никогда им не пользовался и даже не разбирал ящики с бумагами — мне нечего там искать. Там остались какие-то его рабочие документы, какие-то письма, что-то еще, совершенно мне не понятное. Узнавать что-то о жизни отца мне было не нужно, равно как и о маминой жизни. К чему тратить время на все это? Кому от этого будет польза?
Когда дядя Вова забрал меня из интерната и мы поселились в этой квартире, он предложил мне самому придумать, что делать с квартирой. В какие помещения что переложить, где и как мы будем жить. Тогда я решил занять родительскую спальню всем, что было не нужно, сам поселился в гостиной, а дяде Вове отдал комнату, которая раньше была детской. К моему приезду сюда в квартире не было ни единой детской вещи, даже кроватку Костика куда-то увезли, хотя раньше она стояла в комнате родителей. Никаких игрушек, одежды или чего-то, что могло напомнить о Мэри или Костике, ничего. Дядя Вова признался, что отдал все вещи в детский дом, чтобы мне не было больно смотреть на все это. У меня осталось несколько альбомов с фотографиями, но я заглядывал туда не чаще двух или трех раз за все время самостоятельной жизни в этой квартире. Нет, не сложно и не больно, слишком много времени прошло, а я был мелким пацаном, чтобы нести через всю жизнь воспоминания, щемящие сердце.
Но кое-что личное от мамы у меня осталось: ее дневник. Помню, как-то раз я заглянул в родительские бумаги и нашел мамин дневник. Тетрадь формата А5 в твердой, но гнущейся обложке, с разлинованными листами. Я чувствовал себя практически преступником, пролистывая страницы недолгой маминой жизни. Последняя запись была сделана за несколько месяцев до ее гибели. Судя по частоте обращения к дневнику, мама записывала события недели, а не каждого дня или, предположим, месяца.
Последняя февральская запись была о дяде Вове, папином брате. Судя по всему, мама и дядя Вова были близкими друзьями. Я помню эти три абзаца текста, наполненные любовью и сочувствием.
Всю неделю Вова ждал результатов. Мы все ждали результатов. Саша делал вид, что это его совершенно не касается, но я вижу, что он тоже волнуется. Мне так жаль Вову, он обречен делать это каждые полгода, каждые чертовы полгода! Ну почему судьба так несправедлива? Ведь это же любовь, она не может быть такой жестокой.
Результаты пришли в конце недели, и они были настолько плохими, что Вова не сразу нам все сообщил. Мне пришлось съездить к нему домой и самой открыть конверт. Он чувствовал себя хуже, поэтому боялся вскрывать конверт. Я вскрыла. Это было ужасно. Вова плакал на полу, а дверь в квартире хлопнула с такой силой, что из меня вышибло дух.
Дома был скандал, Саша никак не хотел понимать. Не хотел принимать этого. Я была готова и терпеливо ждала, когда он смирится, готовая в любую минуту поддержать его порыв общения с Вовой. Но вот уже прошло три дня, а Саша все еще не позвонил Вове и не подбодрил его. Вова лег в больницу на обследование, а я все еще жду от Саши, что он поступит правильно.
Я помню свой ужас, когда прочитал эти строки. Я не забыл слова отца, что дядя Вова совершил какой-то поступок, который бросил тень на всю нашу семью. Так вот, значит, когда это случилось! Еще в феврале! Почти за четыре месяца до того, как обо всем узнал я. Значит, отец так и не принял этот поступок и не простил дядю Вову…
Я долго не спрашивал дядю Вову о том, что произошло в конце 1998 года, и он рассказал мне все сам, когда пришло время. Намного позже.
Говорят, подсознание всегда подсказывает нам, что нужно сделать. Можно бесконечно долго пытаться что-то вспомнить, и безуспешно. А все это время подсознание подсказывает, что что-то упущено из виду… Что-то, что действительно стоит внимания. И когда ты идешь у подсознания на поводу, то обычно находишь то, что искал. А потом рассказываешь всем: «Не знаю, зачем я пошел туда, но я нашел там то, что давно искал».
Вот и я не знаю, зачем пошел в эту комнату сегодня. Включил свет. Было пыльно, я давно не наводил здесь порядок. Громко сказано — порядок. Не вытирал пыль, не мыл полы. Дядя Вова предлагал отвезти все вещи в дом в Орехово-Зуево, чтобы не занимали место здесь. Но я все временил — места мне хватало, а это вроде как мое приданое. Единственное, что осталось от родителей. А что я мог выбросить (отвезти на дачу)? Альбомы с фотографиями? Книги? Никаких особо громоздких вещей здесь не было…
Я достал мамин дневник и сел в кресло. Нельзя сказать, что я прочитал его весь и знаю наизусть все, что в нем написано. Но что-то такое меня притягивало, и я не помню, что именно. Я вертел в руках дневник, листал странички, заполненные аккуратным ровным почерком, слегка крупным для человека с нормальным зрением. У мамы не было очков, во всяком случае, я не помнил, чтобы она в них ходила. Значит, если проблемы со зрением и были, то небольшие.
Случайно открытая страничка в самом начале датирована серединой марта 1998 года, и запись была совсем небольшой, в один абзац. Но мама больше ничего не написала на этой странице — под каждую запись была отведена ровно страница, независимо от того, сколько места заняла сама запись.
У Саши на работе все в порядке, слава богу. Не знаю, что бы мы делали, если бы сократили и его. Потеря моей работы очень существенно сказалась на семейном бюджете, тем более что Костик совсем маленький. Хорошо, что у меня есть Ваня, на него всегда можно положиться… И да, тот человек больше не объявлялся. Прошел уже год, я надеюсь, мы больше ничего о нем не услышим. Я очень на это надеюсь.
Я помню, в тот год мама не поехала летом на дачу, осталась с Костиком и Мэри в городе, и в Орехово-Зуеве мы жили с отцом и дядей Вовой одни; отец приезжал на выходные, а дядя Вова жил со мной постоянно. Финансовых проблем я не помню, меня в них никто не посвящал. Все, что мне полагалось в тот год, — новая одежда на лето и в школу, новый ранец и ручки-тетрадки, — мне купили на той же ярмарке, что и всегда… В общем, ничего странного. Но что это за человек, о котором пишет мама? Я пролистал дневник вперед и назад, пытаясь найти еще упоминание, и понял, что дневник, должно быть, у мамы был не один. Ну точно, не один!
Ознакомительная версия. Доступно 14 страниц из 67
