Лейтенант 41-го Уэльского полка Алан был невероятно рад, когда его солдаты покинули поле на Альме и освободились от созерцания пугающего зрелища мертвых и умирающих. Окружающий пейзаж с каждым километром пройденного пути становился все лучше и лучше: «В полдень в знойную жару армия продолжила свой переход и, покинув плодородный край, вскоре перевалила через холмистый район с деревьями и кустарником, где можно было добыть совсем немного воды; однако далее очертания местности изменились в лучшую сторону».
Он был обрадован, что на рубеже Качи, где ожидалась новая битва, русских не оказалось. Единственным свидетельством об их пребывании там были обнаруженные тела 300 русских солдат, которых британцы предали земле.
Вскоре восторг стал почти детским, почти сказочным: «…С рассветом перед нами явились настоящие молочные берега! Вместо бесплодной и холмистой местности, пройденной большей частью предыдущего дня, холмистая равнина предстала пред ними покрытой виноградниками и фруктовыми садами. В мгновение ока солдаты бросились вкушать самые сочные гроздья винограда, отборные груши и яблоки. Даже лошади откармливались до отвала пшеничным фуражом».
Никакие запреты не помогали. Солдаты с жадностью набросились на фрукты, причем активно участвовала в атаках на местные плантации не только линейная пехота, но и гвардия. Вскоре в нескольких английских полках появились признаки усиления дизентерии и холеры.
Французы, более привычные к фруктовым меню, страдали меньше. Но и у них вскоре холера напомнила о себе среди офицеров. Особенно тяжелой потерей стала потеря одного из лучших хороших медиков — старшего врача Мишеля.
Спасительным средством у французов неожиданно стал кофе. Война показала его оптимальность, как напитка снимающего стресс и стимулирующего организм в условиях холодных осенних ночей. Но не только одним им получалось спасаться от невидимой, но опасной, всепроникающей напасти. Эффективными от болезней стали напитки, готовившиеся путем заваривания трав и ягод, многие из которых, в изобилии произраставшие в Крыму, отличались прекрасными целебными свойствами.
Меню офицеров и солдат разнообразила дичь: вокруг в изобилии водились зайцы. Во французском 39-м линейном полку «…солдатам удалось поймать несколько длинноухих. Один из гренадеров моего батальона преподнес такого зайца своему капитану».
Кому было лень стрелять по «разбегающимся мишеням» нашли другой способ сделать полевой быт приятным, а жизнь сытной. Не сильно утомляя себя муками совести, солдаты, услышав кудахтанье кур, стремительно бросались на манящий звук и вскоре «…только кучка перьев напоминала о домашней птице, которая имела несчастье оказаться на пути армии».
«Рыцарская война» представлялась во всей своей красе. Особенно характерно проявлялось благородство европейцев при их любимом занятии — грабеже. Лейтенант Вильямс писал своей любимой тетушке в Англию: «Вы не можете себе представить, как много было украдено солдатами из домов русской знати и богатых жителей Севастополя. Дома были великолепно обставлены, в них висели люстры выше человеческого роста, имелся прекрасный фарфор, позолоченные безделушки…».
При этом «грешили» разбоем не только солдаты, но и офицеры, вполне смирившиеся со своей «почетной» миссией оккупантов. Молодой лейтенант Варень принял деятельное участие в таком разбое: «Со всех сторон тянулись деревенские домики с садами. Когда мы стали на привал, лейтенант Генэн взял меня в экспедицию по огородам; нас сопровождали ординарцы с мешками. Мы совершили налет на капусту, морковь и прочие овощи, коим, сидя за столом, наши товарищи по оружию были очень рады».
В этом «возвышенном» деле каждая армия проявляет свой, только ей одной свойственный менталитет. Монтодон не имел ничего против, считая умение грабить составной частью науки воевать: «Вечером многие французские и английские солдаты среди триумфального восторга, дневной усталости, трудности марша по неровной местности, разброда, который был тому следствием, спешили продолжить утреннюю грабительскую работу, соперничая в этом друг с другом».
Майор не одинок, другие офицеры тоже не возражают: кто ж будет против свеженькой курицы или гуся на ужин? Ведь разве не за этим, в том числе, мы пришли в чужую страну? Многие из командиров, не имея достаточного опыта кампаний, еще не понимают, что с этого начинается падение дисциплины.
Самые искусные грабители, конечно же, зуавы. «Вечером мы были весьма удивлены при виде зуавов, несущих нам красивую посуду, зеркала, ковры, книги….Многие из этих вещей — французского происхождения, все совершенно бесполезны и абсолютно не транспортабельны. Завтра их придется оставить».
Русская пехота на биваке. Сер. XIX в.
Ну и грабят, конечно, с энтузиазмом, удовольствием, наслаждением: «Для наших солдат — это временная забава, развлечение, которое возбуждает их хорошее настроение, игрушки, которыми они увлекаются, как дети».
Одни грабили экспромтом, другие придавали этому важному делу организованный характер. Полковник Клер, например, с удовольствием говорит, что его зуавы «чистили» местные сады исключительно по команде: по 5 минут на батальон.
В этом смысле очень интересно описывает зуавов Н. Берг, познакомившийся с ними во время боев за Севастополь (он активно участвовал в допросах военнопленных) и позднее, во время перемирия: «Ныне в зуавских полках собраны самые разнообразные стихии. Большинство представителей приходится на долю Парижа. На роту (125 чел.) полагают: десять медицинских студентов, неокончивших курса; пять докторов прав, возлюбивших военное ремесло; десяток всякого сброда из Антуанского предместья, притона Парижской сволочи; от восьми до двенадцати разжалованных унтер-офицеров; полдюжины разорившихся промышленников; остальные — блудные сыны всех восьмидесяти шести департаментов. Старых, кадровых солдат, отличенных шевронами, называют в зуавских полках “Магометами”. Обыкновенное прозвище зуава — “шакал”, и еще “charpadeur”, то есть человек, который умеет воспользоваться чем-нибудь чужим, для материальных наслаждений, умно, ловко и смело».
Англичане, конечно, уже не «детишки», они немного старше, но гражданский опыт городских «низов» у них не меньший, чем у парижских «Гаврошей».
Вопреки бытующему мнению о повальной «аристократичности» английской армии середины XIX в. большая часть ее личного состава состояла не из самых лучших представителей общества. Социальные условия жизни, внутренняя и внешняя политика, способ комплектования армии привели к тому, что она превратилась в своей массе в сборище деклассированных элементов, для которых вступление под знамена королевы было едва ли не единственным шансом если не выжить, то хотя бы исправить свои жизненные условия.
«…в ряды армии вовсе не поступают исключительно такие личности, которые чувствуют в себе призвание к военному делу; напротив того, большинство состоит из праздношатающихся и бродяг, принадлежащих к низшим слоям общества, которых привлекает возможность погулять на полученную денежную премию. Самое обязательство дается если не всегда, то большей частью под влиянием винных паров и многообещающих россказней умелого вербовщика. Отсюда становится понятным тот, везде и всегда повторяющийся факт, что нравственность вербованных войск стоит весьма на низкой степени. Отсюда же вытекает необходимость поддерживать дисциплину среди массы людей с грубыми инстинктами и лишенных всякого нравственного воспитания, мерами суровыми по жестокости».
