Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
Ночью часовой действительно беспрепятственно вывел Васильева из помещения гауптвахты и проводил на поросшее картофелем поле за нею, где у деревянного заборчика их поджидал другой солдат, который и должен был сопровождать его до границы. И когда Васильев, сняв с себя кожаную куртку, распорол ее, чтобы достать зашитые в ней деньги и расплатиться с первым из своих ложных «освободителей», из-за забора появилось несколько часовых, а с земли поднялся незамеченный раньше в темноте Васильевым комендант лагеря. Таким образом, была установлена «попытка военнопленного русского офицера-авиатора Васильева склонить путем денежного подкупа австрийского военнослужащего к измене присяге и оказанию ему, Васильеву, содействия в побеге из плена».
Письмо от вольноопределяющегося оказалось подложным: так, по крайней мере, полагал сам Васильев, так как о нем не упоминалось и оно не фигурировало в числе вещественных доказательств, а сам вольноопределяющийся давно был уже переведен из Эстергомского лагеря на работы, чуть ли не на Изонцо-фронт, так что пересылка письма действительно от него была маловероятна. Все было сшито слишком белыми нитками и наличность провокации была очевидной, но все же Васильев был вновь отправлен для заключения в крепость.
Судьба Васильева скоро стала известной в лагере.
В числе австрийских офицеров комендатуры Эстергом-табора находился лейтенант запаса Вейсс, художник по профессии. Он близко сошелся с одним из военнопленных офицеров – также художником и скульптором – прапорщиком Мейером.
Навещая последнего, Вейсс очень полюбил мотивы русских народных песен и иногда угощал пленных, прося их исполнить ту или иную песню. Особенно нравился Вейссу мотив «Из-за острова на стрежень»; песню эту Вейсс в простоте душевной считал русским национальным гимном, а героя ее – Стеньку Разина – мифологическим родоначальником русской царствующей династии Романовых, в чем его уверили некоторые вольнопрактикующие остроумцы из пленных… Невольно вспоминается, как этот бедный обманутый Вейсс говаривал: «Как приятно слышать, что вы – пленные офицеры – так часто исполняете ваш народный гимн. Это так трогательно, что вы в вашем несчастье ищете утешения в родном мотиве и словах своего народного гимна. В вашей верности ему – залог счастья вашей родины и за верность ему вы заслуживаете уважения противников»…
Несколько мимоходом сказанных этим-то лейтенантом Вейссом слов сочувствия прапорщику Васильеву приподняли немного завесу над его судьбой и заставляли догадываться о ней.
Скоро были получены в лагере и более точные сведения.
В лагере образовался театральный кружок из офицеров-любителей. Для спектаклей, даваемых этим кружком, на которых обычно присутствовали офицеры Эстергомского гарнизона, было разрешено доставлять напрокат в лагерь из города предметы реквизита, парики и костюмы. Они доставлялись обычно двумя австрийскими солдатами из лагерной комендатуры, из которых один обычно исполнял обязанности банщика, а другой заведовал освещением лагеря. Доставленные костюмы и предметы проверялись перед поступлением в лагерь для временного пользования дежурным офицером комендатуры и принимались им же после спектакля, вместе с платою за прокат и пользование. И вот, будучи секретарем и казначеем театрального кружка, я вступил в сделку с австрийскими солдатами, принимавшими костюмы для спектаклей. Они должны были приносить для спектакля костюмы, как бы двойные, в которых, вместо подкладки, был подшит другой костюм из более легкой ткани. В театральной уборной этот подшитый костюм спешно отпарывался и оставался в распоряжении пленных офицеров, замышлявших побег. Понятно, не ко всякому костюму можно было подшить такую солидную подкладку, и только очень немного костюмов для побегов удалось мне получить таким способом, но дежурные офицеры, принимавшие костюмы, ни разу не обнаружили этой проделки, а солдаты, разумеется, были подкуплены мною.
Один из этих солдат и рассказал мне подробности несчастья, постигшего Васильева, и передал мне две коротенькие записки от него. В одной из них Васильев уведомлял меня, что вследствие обстоятельств, о которых мне расскажут, он «выходит из игры», в другой он просил меня посетить, когда мне удастся вернуться в Россию, одного из его приятелей, редактора «Вечернего времени» Суворина[40], рассказав тому, как его спровоцировали, и просить его помочь своими связями персональному обмену Васильева на кого-либо из австрийских пленных в России, не могущего быть признанным инвалидом.
Но того, что уже случилось, исправить было нельзя. Чтобы помочь генералу Корнилову в побеге, мне предстояло теперь действовать одному или искать другого союзника вместо Васильева.
Затруднительно было и то, что сам Корнилов находился в другом лагере, и то, что деньги, имевшиеся у Васильева, были у него отобраны, а те, которые имелись у меня при пленении, подходили к концу. Писать в Россию близким с просьбой о высылке денег я не имел возможности, чтобы не раскрывать своего полу-псевдонима. Лишь один раз я рискнул написать из плена одному из однополчан, извещая его, что я тяжело ранен, но жив, нахожусь в плену и предполагаю возвратиться как инвалид. Но тогда на риск этого письма меня заставило решиться только честолюбие молодости: в бою, который окончился моим пленением, я имел счастье совершить ряд действий, каждое из которых могло быть награждено, согласно статута, орденом Святого Георгия, и я опасался, что если в полку будут считать меня мертвым, я не буду представлен, мои трофеи будут приписаны кому-нибудь оставшемуся в живых, и по возвращении из плена мне будет уже трудно восстановить свое право. Я не ошибся в том, что в приказе по полку я был помещен в числе убитых в полку, но ошибся в том отношении, что полк посмертно представлял меня к награде.
Эта переписка с однополчанином прошла для меня безнаказанной в том отношении, что моя маленькая тайна осталась нераскрытой австрийским командованием, но если однополчанин, которому я писал, догадался по намекам, от кого им получено письмо, то я опасался, что и мои дальние родственники и управляющий, к которым я мог обратиться за деньгами, не окажутся такими понятливыми, как в полку, и мне пришлось бы делать им более ясные, а следовательно, и более опасные для моего разоблачения намеки. Поэтому я решился помочь Корнилову в побеге из плена по возможности каким-либо способом, не требующим более или менее значительных затрат. Но прежде всего я считал необходимым обезопасить себя от неудачи, вызванной чужою болтливостью.
Хотя большинству офицеров лагеря и оставалась неизвестной роль, сыгранная пьяной болтовней полковника Зелезинского в судьбе летчика Васильева, но его манера держать себя и попойки с австрийским комендантом, по меньшей мере, недопустимые для пленного русского офицера, вызывали общее возмущение.
Вспоминали, как полковник Зелезинский появлялся публично в нетрезвом виде, как при объезде лагерей военнопленных делегацией сестер милосердия русского Красного Креста княгинь Яшвиль, Масленниковой и Романовой, полковник Зелезинский и австрийский комендант приняли оба спьяну посетившую Эстергом-табор сестру Масленникову за одну из великих княжон – дочерей государя, и в разговоре с нею несколько раз, будто случайно оговорившись, называли ее «Вашим Высочеством», желая намекнуть, что им известна мнимая тайна ее личности. (Не знаю, заметила ли сестра Масленникова эти оговорки, так как она казалась мне очень растерянной и смущенной тем восторгом, с каким приветствовали ее все пленные офицеры.) Вспоминали также не пополненную растрату в суммах, переданных сестрой Масленниковой от государыни императрицы Александры Федоровны на улучшение положения пленных офицеров, из каковых сумм выдавались ссуды на починку или приобретение костюмов тем, у кого они приходили в негодность.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 58
