Мага
Будни агента Киви
Когда Мага была маленькой, ей представлялось, что воспоминания человека складываются во что-то вроде каталога или альбома с фотографиями. Теперь она видит, что это совсем не так. В ее памяти постоянно что-то изменяется: одни воспоминания вдруг съеживаются, как шерстяной свитер, постиранный в неправильном режиме, другие — наоборот, расширяются. А бывает, в ее памяти образуется полость, и она долго ищет, чем заполнить это пустое пространство. Иногда находит, а иногда — нет. Мага помнит Зива с детства как близкого друга отца, а вот никакого архитектора Герца, хоть убей, не припоминает. Это неудивительно, ведь тот умер молодым. В тот вечер в кафе Зив рассказал Маге историю, о которой отец никогда не вспоминал.
— Их называли «три мушкетера». И в самом деле это звучало как клички: Кит и Герц — короткие еврейские фамилии, и он — Зив — пусть не фамилия, а имя, но так уж повелось: Кит, Зив и Герц. Они выросли в одном мошаве[3], с тех пор у них «чешется кровь».
— Как это? — не поняла Мага.
— А ты когда-нибудь заходила в заросли сабрес[4]? — спросил Зив.
Все трое были новичками в мошаве и сделали то, чего не сделал бы ни один местный мальчишка: забрели прямо в середину гряды кактусов, которые зеленели на окраине: подумаешь, колючки. Но колючки-то видны, а там, на кактусах, были миллионы крохотных волосков, острых как стекло. Потом уже, освоившись на новом месте, мальчишки не раз собирали сладкие плоды, вооружившись палкой с привязанной к ней консервной банкой, и следили за направлением ветра, чтобы вновь не стать мишенью для тысячи невидимых стрел. А в тот, первый, раз они капитулировали. Со всех ног бежали к дому, тело горело. Мать Зива долго поливала их из шланга, терла мочалкой, но стеклянные волоски, видимо, проникли под кожу. Еще целые сутки спустя где-нибудь под мышкой или на затылке словно электричеством пронзало. Они на всю жизнь запомнили «чесотку в крови».
А потом они нашли ту пещеру. Им тогда уже около двадцати было. Они нашли ее в одном из походов. Накануне прошли ливни, на одном из склонов отвалился большой кусок глины, и они увидели темнеющую щель. Пролезть и кошка не смогла бы, но они вооружились кольями, расшатали пару камней, выковыряли их, и тогда уже пролезли. Это была просторная полость, величиной с классную комнату, она вела в другую — поменьше. В жизни ни один из них не находил такого сокровища.
— Надо рассказать об этом, — предложил Зив.
— Давайте молчать. Это будет нашим местом, — сказал Герц.
Конечно же, Зив рассказал. «Я никогда об этом не жалел. Там спустя пару лет проходили бои. Там же мог укрыться целый отряд и выскочить на наших, как джинн из бутылки».
— А что сказал Герц? — спросила Мага.
— Он злился. Сказал, что я убиваю все тайны. Сказал, что такие, как я, вечно все портят.
— А Кит?
— А Кит был где-то между нами.
Зив замолчал и принялся разглаживать салфетку, словно решил добиться того, чтобы она стала как новая. Мага его не торопила и дождалась, пока он продолжил.
— У Герца был нюх на пещеры. Он множество их облазил, но это уже без меня, Кит рассказывал. Тянуло его вгрызаться в землю: раскопки, каменоломни… А уж когда его гостиницу стали строить, то он так и норовил прыгнуть в котлован и вываляться в глине. Как охотничья борзая — они иногда так пьянеют от запаха земли. Борзые-то не от самой почвы дуреют. Они чувствуют, что с ней произошло, кто на ней был. Так, видимо, и Герц. Как-то раз, помню, зашли с ним в сувенирную лавку к одному арабу. А тот торжественно преподносит нам чудесную древнюю амфору, вот, мол, археологическая находка, продаю только вам, потому что уважаю. По мне, так очень убедительно выглядела та штука, но Герц повертел ее в руках и говорит: «зиюф[5]».
Зив усмехнулся: «Так и слышу, как Герц произносит это свое "зиюф": как птица чирикает — беззаботно, легко. А араб тот здоровенный, мог бы нас одной левой. Меня лишь одно успокаивало, не станет он затевать драку прямо здесь, в лавке, где полно безделушек на полках. В общем, хозяин пока держится, хоть и злится, говорит: "Помилуйте, мой господин, как можно, вы только посмотрите, это же древняя терракота". А Герц опять высвистывает свое "зиюф" — соловей долбаный. И тут лавочник этот, вместо того чтобы наорать на нас, да и прогнать к чертям, аккуратненько так ставит свою поддельную амфору обратно на полку и уходит куда-то за занавеску. Мы стоим, ждем — он выносит маленький невзрачный горшочек. Вот, мол, если амфоры вам не интересны, посмотрите-ка на это. (Как будто там все дело было в форме, а не в том, что он жулик.) Герц берет эту штуку в руки, и говорит: "А вот это настоящее". А араб — тот давай брататься с ним: "Вот молодец, — говорит, — я тоже знал, что это — настоящее, а не дерьмо, как весь остальной хлам, но немного сомневался, а ты с ходу понимаешь"».
Я потом спрашиваю его: «Ты как это все определил?»
А он: «Очень просто. По запаху. Тот горшок пах землей». Ну да… Если бы все было так просто.
— Это все как-то связано с «Чемпионом»? — спросила Мага. — Думаете, Герц и там нашел подземелье во время строительства?
— Мы тогда уже не очень-то дружили. Знаешь, как это бывает, когда двое заодно, а третий побоку? Так и у нас получилось. Вот я и думаю, что, если мне только казалось, будто они что-то скрывают, Герц и Кит? Может, это вроде как ревность. После истории с той пещерой мы с Герцем уже не были друзьями — просто приятелями. А с твоим отцом они еще крепче сдружились.
Потом я вообще отошел от них. Они — художники, а я, ну сама понимаешь, как это выглядело в 70-е, быть полицейским. Когда мне дали этот участок, было забавно. Герца уже сто лет как нет, Киту все до высокой башни, один я наблюдаю за этим диким зданием, словно все так и задумано. Я ведь все эти страсти с пещерами сто лет не вспоминал, пока в прошлом году наша секретарша, хохмы ради, не показала письмо «какого-то психа» — так она сказала. Видимо, кто-то из «Чемпиона» писал. Полный бред то ли про подземные ходы, то ли про подземелья… Тут-то я и вспомнил, как Герц перед смертью все говорил о пустом пространстве в своем проекте. Он называл это особым словом. То ли полость… Нет. Никак не вспомню. Но твердил беспрерывно про что-то под землей. «О чем это он?» — спрашиваю, бывало, Кита. А Кит мне объясняет, что это такие, мол, наркоманские штуки, вроде паранойи. И добавляет: «Но ты, конечно, можешь пойти и донести куда надо». Я его тогда простил. Он же не в себе был, очень любил Герца. «Можешь пойти и донести!» С чего мне было доносить?
