Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
И то и другое было плохо. Он стал смотреть ещё, медленно переводя прицел от орудия к орудию и за орудиями в тыл. Он разглядел несколько запряжек, которые выстроились к снарядным ящикам.
«Грузят!»
Это подтвердило первую догадку, что гаубичную батарею собираются передислоцировать. Это значило, что германцы отстрелялись, испортили праздник, а теперь уйдут на другое место и испортят кому-нибудь чего-нибудь ещё. Кудринский посмотрел на часы, через час, если ротмистр Дрок доставит схему расположения германцев, наша артиллерия должна расстрелять батарею вместе со всем, что тут находится. А вдруг не успеет? Орудия отводить, думал Кудринский, можно начать минут через тридцать – сорок: перекидать ящики на подводы и отойти хотя бы на полверсты, и всё – вся сила артиллерийской атаки придётся по пустому месту. И аэропланы улетят. А куда? Куда улетят аэропланы и куда уйдёт артиллерия?
Кудринский слез с дерева. Драгуна с автоматом Мадсена оставил с коноводом, и с двумя своими разведчиками подался в сторону батареи.
В утренних сумерках не долго пробирались через высокие и не слишком густые заросли, кусты заканчивались шагах в ста от батареи, и Кудринский залёг. Идея была простая – если обстрел будет опаздывать, то взять языка и узнать от него, куда передислоцируют батарею. Сначала Кудринскому хотелось наказать обманувшего их лётчика, но сейчас было не до него.
Работа вокруг гаубиц велась бодро. Ездовые подводили запряжённые передки, продолжалась погрузка снарядных ящиков, люди в серой форме мелькали, а из-за гаубиц не было видно, что происходит с аэропланами, однако Кудринский слышал чихание моторов. Чихание то кончалось, то становилось слышно вновь, значит, моторы заводили. И тут поручик понял, что он всё сделал не так, что нельзя было слезать с сосны. Надо было хорошенько прицелиться и стрелять по снарядным ящикам, авось какая-нибудь пуля правильно попала бы, и стало бы жарко. А здесь мог бы посидеть и Четвертаков, чёрт бы его побрал, и прихватить какого-нибудь убегающего от взрывов германца. А тогда зачем? Прихватывать зачем?.. – сам себя перебил Кудринский. Если пуля попадёт, тогда зачем нужен пленный? Только возни с ним…
«Чёрт побери, запутался… С Четвертаковым можно было бы хотя бы посоветоваться…» – мысль вперемешку с сомнениями получилась такая горячая, что Кудринский вспотел и вдруг почувствовал, что его толкают в локоть. Он глянул, драгун из его команды показывал за куст вправо, там лицом к кустам стоял германец в кожаном шлеме и куртке, он зажал под мышкой наручные краги и готовился справить малую нужду.
Кудринский забыл про все свои мысли.
До германца добежали в четыре прыжка. Он уже сделал дело и стал поворачиваться, его оглушили и утащили в кусты.
– Хорошо, хоть опростался, немчура, ща тащили бы его мокрого, воняло бы прямо в сопатку… – услышал Кудринский за спиной. Это радовался драгун, который держал под мышками ноги германского пилота. Кудринский и другой разведчик ухватили пилота за руки под плечи и бежали с ним к коноводу. У коней положили германского лётчика на землю, связали, спутали, заткнули рот кляпом, как куль перебросили через лошадиную холку, выехали на до рогу в сторону Тырульского болота и дали плёток. Минут через семь-восемь услышали сначала далёкие выстрелы своей артиллерии, а потом грохот взрывов, и в спины так ударило и надавило, что лошади по прямой и узкой в высоком лесу дороге полверсты скакали быстрее, чем могли.
Мимо германского блокгауза проскочили не оглядываясь, он был тёмен, внутри пуст и скрипел отвисшими на петлях дверями.
* * *
Иннокентий очнулся, ощутил в пальцах жёсткую материю и сразу понял, что он на этом свете.
Воюя, он думал о смерти. И в тайге, бывало, думал о смерти. И все эти мысли привели его к тому, что он понял, что на том свете ничего нельзя будет пощупать, то есть пощупать можно, а вот нащупать нельзя. Ни материи, из которой скроены штаны, ни бабы, как она ни повернись, ни винтовочного курка. Всё должно быть духом. Поэтому сейчас, нащупав в пальцах жёсткую материю, он сразу понял, что он на этом свете, и открыл глаза.
На него очень близко смотрели красивые, широко распахнутые глаза.
– Я ждала, я ждала, миленький, что вы очнётесь, я же видела, как у вас стали подрагивать пальцы и веки…
– Ты хто? – спросил Иннокентий.
– Я Елена Павловна, я ваша сестра милосердия…
«Елена Павловна… баба… – оценивающе подумал Иннокентий, – а ежели на том свете, значит, оне чей-нибудь ангел… на этом свете таких красивых глаз не бывает. А вот, я… пощупаю…»
Он сощурился, стал искать пальцами, что-то нащупал и успокоился: «Не, всё ж на этом!»
Но что-то случилось: глаза сузились, остались такими же красивыми, но стали удивлёнными и тогда нарисовалось всё лицо, тоже очень красивое. Кешка удовлетворённо закрыл глаза.
«Точно на этом! Не зря я чего-то нащупал!»
Елена Павловна молчала на вдохе, но через мгновение Кешка услышал шорох платья и скрип стула или табурета.
– Позовите Петра Петровича!
Голос на высокой ноте, тот, что Кешка только что услышал, был точно голосом, которому принадлежали красивые глаза земного ангела по имени Елена Павловна. От успокоения Кешка глубоко вздохнул, но не выдохнул, воздух застрял на выходе из груди, и казалось, что сейчас взорвёт грудь, воздух стал давить изнутри так, что выдавил наружу Кешкины глаза, и тогда Кешка начал кашлять.
– Позовите Петра Петровича! – услышал Кешка через кашель, и ему показалось, что сквозь слёзы он видит, что всё вокруг стало красным и что голос Елены Павловны тоже стал красным и был такой же отчаянный, как положение с тем, что Кешка задыхается.
Он уже не мог ни выдохнуть, ни вздохнуть.
– Задыхается! Он задыхается!
– Что вы? Что вы, голубушка, Елена Павловна! – услышал Кешка. – Щас мы его!
И Кешка почувствовал, что сильные руки подняли его с обеих сторон за плечи и в кровати посадили.
– Ты, голубчик, дыши, только медленно, не старайся всё разом выдохнуть, а медленно… Задержи дыхание и выдыхай… А мы тебе микстурки, она сладенькая…
Это был доктор, потому что у него на лице было пенсне. Кешка задержал воздух, медленно выдохнул и так же медленно, жмурясь проморгался. Слёзы потекли по щекам.
– У вас, молодой человек, крупозное воспаление лёгких…
Иннокентий услышал это, но не понял, к кому было такое городское обращение «молодой человек». Между кашлем он поднёс ладонь вытереть рот и нащупал, что он гладко бритый, вытер со лба пот, и голова была бритой.
«Как коленка я, што ли?»
Своё новое положение Иннокентий принял, он уже понял, что лежит в лазарете, и надо было бы этому удивиться, потому что он не помнил, как сюда попал, но удивляться было нечем, потому что кашель был такой тяжёлый, что отнимал все силы. Сначала Иннокентий сидел, а потом устал и стал давить плечами назад, чтобы державшие его руки отпустили и он улёгся бы. Он улёгся, но стал кашлять ещё хуже, его снова посадили и поднесли столовую ложку с какой-то вязкой коричневой жижей, от которой приятно пахло городским спиртным, и Кешка всю ложку вылизал, как медведь вылизывает из колоды мёд. Кешке даже показалось, что у него, как у медведя, в трубочку вытягиваются губы, а язык совсем не красный, а сине-зелёный, и он даже хихикнул.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 101
