Мы – на старом кладбище. Дорожки и могилы поросли травой, видны только памятники.
«С этой стороны я уже искал, тут его нет, давай посмотрим там, дальше».
Понятия не имею, о ком он. Где моя зажигалка? Должно быть, потеряла. «У тебя есть зажигалка?» – спрашиваю я. «Я не курю», – отвечает он; опускается на колени совсем близко к памятникам, кажется, будто он их обнимает.
«Нет, не здесь. И не здесь. Нет. Ну надо же. Где же он?»
Я не понимаю, что или кого он ищет, но это не важно. Сейчас мне так покойно – пусть так и будет до скончания века.
«Молодой прекрасный рыцарь, – вдруг произносит он, и голос у него теперь почему-то гораздо ниже, – добивается любви молодой прекрасной девушки. Совершенно верно, это история любви. Наверное, нужно дать им имена, как ты думаешь? Я, к сожалению, не помню, как их звали, давай назовем их Юлий и Юлия».
Он прислоняется к памятнику. Я чувствую на себе его пронзающий насквозь взгляд и хватаюсь, чтобы защититься, за шею, прикрывая ключицу.
«Юлия готова внять мольбе рыцаря, но только если он отправится в путь и пройдет испытание. Она посылает его в страшный лес. Про страшный лес идет дурная слава. Пойдем», – говорит он и встает. Он идет за мной, почти наступая на пятки, как будто подгоняя, мы возвращаемся к стене и перебираемся через нее, словно подельники, понимающие друг друга без слов.
На улице он продолжает: «Рыцарь Юлий, пережив в лесу кое-какие неприятные приключения, выбирается на берег реки, где живут рыбак и его жена. Назовем их Карл и Карла».
Мы идем вдоль кладбищенской стены, заворачиваем за угол и доходим до высоких ворот. Я отворачиваюсь, перехожу улицу, бреду зигзагом и решаю завернуть на мощеную улочку. Он следует за мной.
«Уже поздно, – продолжает он, – и Карл с женой оставляют Юлия ночевать. На улице дождь, вода в реке прибывает. Наконец появляется дочь рыбачьей четы, она совершенно промокла от дождя. Юлий дивится, почему Карл не ругает дочку за долгое отсутствие, и ему рассказывают, что Ундина – это единственное имя, которое я помню, – найденыш и никаких советов и приказов не слушает. “Она делает, что ей вздумается, – говорит Карл, – но мы все равно ее любим, она появилась у нас загадочным образом, когда нашу единственную дочь забрала река. Утром наше дитя выпало из лодки, а вечером на пороге стояла Ундина – такая же промокшая, как и теперь, с тех пор она у нас”».
Ундина? Моя бабушка постоянно о ней говорила. «Тебе нужно прочесть эту сказку», – настаивала она, а я так и не собралась. Но почему этот парень с глазами хаски рассказывает мне историю Ундины? Может, мне это снится? Я останавливаюсь и оборачиваюсь к нему. Он улыбается мне. «Ундина, – говорит он, – направляется прямиком к рыцарю и целует его в губы». Я подаюсь назад, но незнакомец продолжает: «У Юлия на мгновение перехватывает дыхание, а потом он будто сам не свой. И про Юлию забыл. “Расскажи мне про страшный лес”, – говорит Ундина, усаживая Юлия рядом с собой на скамью, но Карл – он как раз принес новую бутылку вина – бьет кулаком по столу: “Не бывать этому в моем доме!” Юлий умолкает, Ундина вскакивает и выбегает на улицу, в дождь. – Может, выпьем чего?» – спрашивает он и останавливается. Мы стоим у бара, украшенного гирляндами разноцветных огоньков. Мне бы глоток вина тоже не помешал. Я мчусь прочь.
На перекрестке я начинаю задыхаться. Упираюсь руками в колени – как будто так легче дышать. «Булочная-кондитерская» значится на угловом магазинчике, странный грязно-коричневый шрифт, весь в завитушках. Я вглядываюсь в витрину и вижу пирожные, а потом – я лишь слегка подняла глаза – вижу его; он отражается в стекле, кажется, что он стоит внутри магазина, склонившись над пирожными. «И кто их только здесь оставил? – спрашивает он. – Это же настоящий пир для призраков». Он начинает насвистывать, мелодия певучая, мне она кажется знакомой, но вспомнить не получается. Его взгляд пронзает меня – даже отражаясь в стекле – ничто не может его остановить, он проникает сквозь любой материал. Я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к витрине.
«Смотри, – говорит он, когда я снова открываю глаза, – опять борода растет». Он проводит рукой по подбородку. «Я же только сегодня брился. Ужас. Я не хочу тебя видеть, поняла? Исчезни! Ты мне мешаешь. Даже если ты – мое порождение: я тебя не знаю, я не хочу тебя знать, уходи, прочь, возвращайся туда, откуда пришла. Понятно?» Он обращается ко мне: «Она вот тоже никогда не отвечает, как и ты, отказывается со мной разговаривать». Пока он не успел заметить, как я расплываюсь в улыбке, я разворачиваюсь и ухожу.
«Ундина, – кричит он мне вслед, – Ундина, вернись! Куда ты? Там буря и дождь». Он догоняет меня. «Река вышла из берегов, – продолжает он, задыхаясь. – Рыцарь Юлий находит Ундину на маленьком островке посреди бурлящего потока. Он обещает рассказать ей обо всех своих приключениях в страшном лесу и приводит обратно в дом к Карлу и Карле». Мы выходим на площадь, где в центре – детская площадка, обходим ее кругом и возвращаемся назад по той же улице, причем не ясно, кто ведет.
«Карл показывает рыцарю обратную дорогу в город, – говорит он, – но тот не может перебраться через реку, превратившуюся в неукротимый поток. Юлий остается у Карла и Карлы – с Ундиной. Вскоре он чувствует себя как дома, они живут в мире и любви, но, когда вино подходит к концу, разгорается ссора. Рыцарь вспоминает о Юлии, и хотя он не говорит о ней ничего хорошего – она, мол, своенравна и одна виновата в том, что он отправился в страшный лес, – Ундина, услышав имя соперницы, кусает его руку. Потом она останавливает кровь бесчисленными поцелуями и отправляется за вином. – Я правда пить хочу», – говорит он. Мы проходим мимо большого кирпичного здания 1846 года постройки – это больница, если верить вывеске над входом. «Построена в год его смерти», – бормочет он.
В год его смерти?
Он бьет себя по лбу: «Вот башка у меня дырявая! Давай сюда зайдем». И направляется к бару на углу. Хозяйка говорит, что она закрыта, он повторяет: «Я закрыта», – и мы кратко улыбаемся друг другу.
Он идет рядом со мной – в руке бутылка вина. Хозяйка все-таки согласилась откупорить ее: «Ну ладно, давайте, а теперь уходите, всего хорошего, пока».
«Я в жизни такого дорого вина не пил, – говорит он, – и такого кислого». Его рука болтается, вино плещется о стенки бутылки. «Поток, – рассказывает он, – приносит к дому рыбака бродячего монаха. Оценив свои полномочия и исключительность ситуации – и основательно помолившись, – монах соглашается обвенчать Юлия и Ундину. Ундина кажется очень серьезной. Она достает из сундучка два великолепных перламутровых кольца, которые принадлежали ее родителям. “Надеюсь, тебе подойдет”, – говорит она и надевает большее кольцо Юлию на палец. “В самом деле как раз”, – удивляется Юлий. После венчания Ундина расшалилась. Монах советует Юлию любить жену и быть осмотрительным. Ундине он советует настроить свою душу в лад с душой мужа. “Но у меня нет души”, – отвечает она и заливается слезами».
Мы пересекаем темный бульвар, машин почти нет, только трамвайные рельсы блестят, и прямиком направляемся к величественной постройке в необарочном стиле – наверняка правительственное здание или какое-нибудь ведомство было, – левая сторона дома тянется вдоль маленькой улочки, мы идем по ней и упираемся в знак тупика. Но мы продолжаем идти дальше. (Мы? Да, мы.) И вдруг оказываемся на берегу Шпрее. Перед нами – острие Музейного острова, на нем – огромное, круглое, задрапированное чем-то зеленым строение, судя по всему, идет реставрация. На остров перекинут мост, мы проходим по нему до середины, дальше – заграждения: Вход на стройплощадку запрещен. Родители несут ответственность за детей, – и смотрим вниз, в темную воду. Немного помолчав, он продолжает: «Юлий решает отправиться в город вместе с Ундиной. Юлия вне себе от счастья: “Он вернулся, Юлий снова здесь!” Они живут втроем в замке Юлия. Весь город, и Юлия тоже, считают Ундину расколдованной принцессой. Женщины чувствуют взаимную привязанность, не понимая ее тайной причины». Мы стоим рядом у перил, наклоняемся вперед и, не говоря не слова, смотрим вертикально вниз, потом я возвращаюсь назад на набережную, иду вдоль реки, слышу скрип его шагов позади меня, чувствую себя удивительно легкой. Одинокие ночные огоньки бесчисленных строительных кранов упорно горят, дорогу пересекает железнодорожный виадук, было бы здорово, если бы надо мной прогрохотал поезд – но нет, не судьба, мы доходим до следующего моста, обрамленного двумя похожими на подсвечники колоннами, и мне хочется попросить его еще раз подставить мне руки, помочь взобраться на колонну, чтобы потом болтать с ним – а он будет на второй колонне – над мостом, так громко, сколь необходимо, и так тихо, сколь возможно. Но я продолжаю молчать. «Ты идешь?» – спрашивает он – мне нельзя отставать, если хочу услышать продолжение истории.
