Трудно вспомнить точно, о чем шел разговор, — темы были самые будничные: они говорили о том, что скоро будет праздник в городе, о том, какой ожидается урожай, кто на ком женился, и еще о многом другом. Я и не подозревал, что Иешуа обращает внимание на такие вещи. Через некоторое время я понял, что совершенно забыл об уродстве этих людей. И был удивлен, насколько даже самое поверхностное соприкосновение с их внутренней жизнью изменило мой взгляд на их внешность.
Спустя некоторое время собравшихся стали обносить водой и предлагать хлеб и масло. Понимая мое смущение, одна из женщин принесла мне отдельно кусок хлеба, скорее всего его специально попросили принести для меня. Хлеб был обернут листьями, так что ничья рука не касалась его. Вода и масло были налиты в каменные сосуды, чтобы сохранить их чистоту. Однако я заметил, что ничего такого специального не делалось с пищей, предлагаемой Иешуа. Сам он, ни капли не поморщившись, выпил воду, которую зачерпнули общей кружкой. Питье из одной кружки сейчас казалось настолько же отталкивающим процессом, насколько и сближающим. Воспоминание об этом врезалось в мою память так, что даже спустя много дней я не мог выбросить его из головы. Ощущение было сродни пережитому ужасу. В то же время было ясно, что для прокаженных поведение Иешуа значило, что он готов разделить с ними тяжесть их ноши. Мне показалось, что в тот момент Иешуа стал понятнее для меня. Мне трудно объяснить свои чувства, но я понял, что в какой-то мере он был похож на всех, кто так или иначе выделялся: и на прокаженных, и на Ракииля. Хотя, надо сказать, что Иешуа отличался благородством манер и внешности. Если у меня после нашего путешествия и изменилось отношение к прокаженным, то оно было скорее религиозного, чем морального толка. Словом, мое сознание — сознание добропорядочного еврея — начало меняться. К этому я был не готов.
Какими бы ни были намерения Иешуа в отношении прокаженных, но реальность была такова, что слухи об удачных исцелениях продолжали нарастать и прибавляли ему как сторонников, так и врагов. Путешествовать становилось все труднее. И многие люди приходили в Капер Наум, чтобы встретиться с ним там. Он разговаривал с пришедшими, которые собирались на горе неподалеку от города или на берегу. Иногда он проповедовал, стоя в лодке невдалеке от берега, чтобы все люди могли видеть его. Его приверженцы, безусловно, жадно искали в таких встречах подтверждение величия их наставника, и я могу свидетельствовать, что поиски не были безуспешны. Но по мере возрастания ожиданий и накала эмоций ситуация становилась все опаснее, так как Иешуа легко мог разделить участь Иоанана.
Что до меня, то я не мог более обманываться насчет полезности моего союза с Иешуа. Обстановка в Галилее становилось все напряженней и враждебней, что не давало мне возможности установить доверительные отношения с кем-либо за пределами нашего круга, а среди наших людей не находилось никого, кто сколько-нибудь подходил для моего дела. Я попытался было установить контакт с группой Арама Киннерийского, недавно отколовшегося от нас, но его последователи подозревали меня в работе на Иешуа или на Антипу. Даже моя попытка переговорить с самим Арамом закончилось неудачей — я полночи прождал его в лесу у Киннерета, но он так и не пришел.
Как раз в это время в Кесарию Маритийскую прибыл Понтий Пилат, назначенный новым прокуратором Иудеи. Новость об этом назначении не должна была особо затронуть Галилею, так как там мало интересовались событиями, происходящими за ее пределами, особенно в Иудее. Чувство гордости и местный патриотизм были здесь очень сильны. Но случилось кое-что особенное, а именно упразднение гарнизона крепости Антонии, вместо него был прислан новый отряд. Все произошло неожиданно, под покровом ночи. Кроме всего прочего солдаты-римляне имели при себе штандарты с изображением кесаря. Первое, что увидели местные жители, проснувшись утром, был парящий в небе портрет кесаря, причем создавалось впечатление, что он поднят прямо над местным храмом. Последовал всеобщий вопль возмущения и отчаяния, местная чернь сбилась в отряд, чтобы идти разбираться в Кесарию. По слухам, доходившим оттуда, Пилат жил в своем дворце, и шагу не ступая за его пределы.
Весть о нарастающем возмущении дошла и до Капер Наума. Полагаясь на какой-то внутренний инстинкт, я решил, что надо воспользоваться случаем. Мое вынужденное безделье слишком затянулось, жажда действовать крепла день ото дня. Я предполагал, что могу встретить кого-нибудь из соратников, если присоединюсь к протестующим. Я надеялся узнать новости о Иерусалиме и найти возможность туда вернуться. Однако в глубине души гнездилось предчувствие, что если я сейчас расстанусь с Иешуа, то будет почти невозможно вернуться к нему потом. Не из-за того, что мой уход будет спешным и внезапным. Иешуа вряд ли потребует от меня объяснений. И даже не потому, что я вынужден буду солгать Иешуа. Я признался себе в том, что какая-то потаенная часть моей души не хочет покидать его. Позднее я жалел о своем спешном бегстве, не только из-за собственных переживаний, но и из-за моего друга Иоанана. Он просил взять его с собой, так как я не смог скрыть от него свои планы, В конце концов он проводил меня до Сопфории и потом вернулся назад. Он боялся гнева отца, в чем откровенно признался мне. Я узнал позднее, что, несмотря на скорое возвращение, Иоанан был сурово наказан отцом за непослушание. С ним обошлись так, как будто он сбежал, чтобы участвовать в оргии. Такой оборот дела сильно возмутил меня, Иоанан был далеко не ребенком.
К тому времени, как я добрался до Кесарии, волнения шли там уже несколько дней. Количество собравшихся потрясло меня: их было примерно несколько тысяч, и народ продолжал прибывать. Там были не только жители Иерусалима, люди стекались также из ближних местностей. Солдаты, сдерживающие толпу, сначала, вероятно, перекрывали вход на дворцовую площадь, но потом толпа разрослась настолько, что им пришлось отступить, и теперь они стояли непосредственно перед дворцом. Собравшиеся были из самых простых слоев; мужчины, женщины, дети — все смешались друг с другом. Создавалось впечатление, что весть о проявленном кощунстве застала их за мирным семейным обедом, и они немедля сорвались с места и всем миром пришли в столицу. Насколько я мог оценить ситуацию, среди зачинщиков, если можно было говорить о таковых, было несколько наиболее радикально настроенных членов Консулата. Я, конечно же, не увидел там никаких священников и первоначально не заметил никого из наших людей. Кроме членов Консулата позднее были замечены старейшины сельских общин и несколько проповедников; каждый отвечал за свою группу. Если бы имело место обычное политическое волнение, то при таких обстоятельствах, когда отсутствует управляющий центр и слышны голоса лишь нескольких разрозненных лидеров, акция вскоре превратилась бы в выступление отдельных фракций. Однако люди были воодушевлены только своим гневом и имели только одну цель — избавиться от ненавистных изображений, это очень сплачивало собравшихся.
Пилат, похоже, не собирался выходить к народу. Но через своих людей передал, что если даже вся Палестина придет к воротам его дворца, он и тогда не спустит штандарты. А люди все прибывали, казалось, что и вправду, еще немного — и вся страна встанет у ворот Пилата. Вот это был бы прецедент! Но вскоре к чувству гордости за нас стала примешиваться горечь. Во-первых, я был возмущен тем, насколько ничтожен был повод к столь массовому выступлению, тогда как ежедневно сотни людей убивают и отправляют в рабство без малейшего, даже совсем слабого, возмущения с нашей стороны. Во-вторых, еще больше меня потрясло то, что наша огромная численность скорее проявление слабости, а не силы. Никто из пришедших не был вооружен. Даже если у кого-то из нас имелось оружие, что оно собой представляло?! Нам не сравниться с вооружением солдат Пилата. У охраны Пилата было не только оружие, которое они носили при себе, но также приспособления, позволяющие одним махом убить целую семью. И даже если наше численное превосходство сыграет решающую роль, империя незамедлительно восполнит свои потери, и число солдат, таким образом, будет увеличено в несколько раз. В конечном итоге количество оставшихся в цивилизованном мире евреев не превысит численности римского гарнизона, рассеянного на территории от Евфрата до Нила.
