Я говорю далее: если душа желает видеть Бога, она должна забыть и потерять себя. Ибо, пока она видит и знает себя, не видит и не знает она Бога. Если же ради Бога она отдаст свое «Я» и откажется от всех вещей, то вновь найдет себя в Боге. Познавая Бога, в Нем она познает совершеннейшим образом – и самое себя, и все вещи, с которыми разлучилась. Если я хочу воистину познать высшее благо, если хочу познать вечную благость, то должен познать ее там, где она в себе самой, – в Боге, а не там, где ее осколки. Если я должен познать истинное бытие, то нужно познавать его там, где оно в себе самом, – в Боге, а не в творениях, ибо в творениях оно расколото.
Лишь в одном Боге божественное бытие целостно. В одном человеке нет всего человечества, ибо один человек – не все люди. Но в Боге душа в высшем смысле познает и Его, и все вещи, ибо познает их там в их сущности. Кто сам живет в прекрасно расписанном доме, тот, несомненно, знает о нем больше, чем тот, кто никогда в него не входил, а все же многое хотел бы про него рассказать.
Я убежден в этом так же твердо, как в собственной жизни и в жизни Бога: если должна душа постигнуть Бога, она постигнет Его превыше времени и пространства. Лишь такая душа знает Бога и знает, как близко Царствие Божие – то есть сам Бог, со всем Его изобилием.
В школе учителя много рассуждают о том, как возможно, чтобы душа познала Бога. Не от строгости Господа происходит то, что он многое требует от человека, а от Его великой кротости: ибо Он хочет, чтобы расширялась душа, чтобы воистину могла вместить многое, чтобы воистину Он мог дать ей многое.
Никто не должен думать, что этого достичь трудно, хотя это и кажется трудным; хотя вначале это и действительно трудно при расставании с вещами и умирании для них. Но когда ты уже достигнешь нового состояния души, нет жизни легче, радостней, желанней. Ибо так ревностен Бог, что Он всегда пребывает с человеком и указывает ему путь к Себе, если только человек хочет следовать за Ним.
Никогда человек ни о чем не томился так сильно, как Бог томится о том, чтобы привести человека к познанию Себя.
Бог готов ежечасно, но мы совершенно не готовы; Бог к нам близок, но мы далеки. Бог внутри, но мы снаружи; Бог в нас дома, но мы гости!
Пророк говорит: «Бог ведет праведных узкой тропой к широкой дороге, чтобы достигли они шири и дали». Это значит – Бог ведет к истинной свободе духа, ставшего единым Духом с Богом, чтобы все мы последовали за Ним и чтобы Он взял нас в Себя. Да поможет нам Бог в том! Аминь.
Об отрешенности
Я прочел многие писания: и языческих учителей, и пророков и Ветхого и Нового Завета. Я со всяческой строгостью и усердием искал лучшую и высшую добродетель, с помощью которой человек мог бы наиболее уподобиться Богу, вновь стать – насколько это возможно – похожим на тот прообраз, каким он был в Боге, когда между ним и Богом не было различия, каким он был, пока Бог не создал твари.
И когда я углубляюсь во все, что об этом написано, – до той степени, до которой может добраться мой рассудок с его свидетельством и суждением, – то не нахожу ничего, кроме чистой от всего созданного, свободной отрешенности.
Многие учителя славят любовь как самое высшее, подобно апостолу Павлу, который говорит: «Какое бы послушание я ни взял на себя, если я не имею любви – я ничто». Но я ставлю отрешенность выше любви.
Во-первых, я делаю это потому, что любовь заставляет меня любить Бога, хотя будет гораздо ценнее, если я приведу к себе Бога, чем если я приду к Богу, ибо мое вечное блаженство заключается в том, чтобы Бог и я стали одно. Ведь Бог может лучше войти в меня и соединиться со мной, нежели я с Ним. А то, что отрешенность приводит ко мне Бога, доказываю я так: каждое существо пребывает охотнее всего на своем естественном месте. Естественнейшее и собственнейшее место Бога – это цельность и чистота. Они же основываются на отрешенности. Поэтому Бог не может не отдаться отрешенному сердцу.
Вторая причина, по которой я ставлю отрешенность выше любви, заключается в следующем: если любовь приводит меня к тому, чтобы ради Бога претерпевать все, то отрешенность делает меня восприимчивым к одному только Богу. Бог же – самое высокое. В страдании человек обращает взор на творение, из-за которого он страдает, отрешенность же, напротив, свободна от всего сотворенного.
А то, что отрешенность воспринимает только Бога, доказываю я так: то, что должно быть воспринято, должно быть воспринято чем-то. Отрешенность же настолько близка к «ничто», настолько тонка, что не найти в нем места для себя – только для Бога. Он так прост и так тонок, что находит Себе место только в отрешенном сердце. Воспринято и постигнуто может быть только воспринимаемое особым способом, так же как и познаваемое постигается и понимается в зависимости от состояния того, кто это познает, а не таким, каково оно, взятое само по себе.
Иные мудрецы ценят смирение более многих других добродетелей. Я же ставлю выше всякого смирения отрешенность. И вот почему: смирение может существовать без отрешенности, но совершенной отрешенности не может быть без совершенного смирения. Ибо последнее доходит до самоуничтожения, отрешенность же так близко соприкасается с «ничто», что между ней и «ничто» не остается никакой разницы.
Поэтому не может быть совершенной отрешенности без смирения, а две добродетели всегда лучше одной.
Мое второе основание вот каково: совершенное смирение всегда склоняется перед творениями, благодаря чему человек исходит из себя к твари; отрешенность же пребывает сама в себе. Пусть такое исхождение прекрасно, однако пребывание внутри себя является самым высоким делом. Поэтому пророк говорит: «Царская дочь черпает все свое великолепие из сокровенного своего».
Совершенная отрешенность не ведает ни твари, ни склонения перед ней, ни самовозвеличивания; она не хочет быть ни выше, ни ниже ее, она хочет лишь покоиться в себе самой – причем не ради чьей-либо любви или чьего-либо страдания. Она не стремится ни к подобию, ни к различию с каким-либо другим существом, она не хочет ни «того», ни «этого», она не хочет ничего другого, как быть одно с самой собой.
Она не хочет быть «тем» или «этим», потому что тот, кто хочет быть «тем», желает чем-нибудь быть, а она хочет быть «ничем»! Вот почему она не обременяет ни одной вещи.
Можно возразить: Владычица наша обладала всеми добродетелями, следовательно, Она обладала в высочайшей степени и отрешенностью; и если последняя выше смирения, то почему Она хвалилась Своим смирением, когда говорила: «На смирение рабы своей взглянул»? На это я отвечаю: в Боге равноценны отрешенность и смирение, поскольку вообще возможно говорить о добродетелях у Бога. Исполненное любви смирение привело Бога к тому, что Он низошел в человеческую природу, и все же Он остался, будучи человеком, неизменен в Самом Себе, как и тогда, когда создавал небо и землю, – о чем я стану говорить потом. Итак, поскольку Господь, восхотев стать человеком, остался в Своей отрешенности, Владычица наша знала, что Он ожидает от Нее того же, хотя Он и склонил взор Свой не на отрешенность, а на смирение Ее. И Она оставалась в неизменной отрешенности, хотя хвалилась смирением, а не отрешенностью.
