Прежде чем она успела произнести хоть слово, я обнял ее за талию, другой рукой придерживая джинсы, и мы отступили от двери, отправившись к ближайшему фонарному столбу, чтобы прочитать размещенное там объявление о парковке. Три шага в сторону, и дверь с тихим щелчком захлопнулась у нас за спиной. Замок сработал.
Мы стояли рядом, одни-одинешеньки посреди пустынной утренней улицы. Как я проклинал себя! Лишить себя возможности вернуться в собственный дом! Как я ругался. И какую несгибаемую твердость я продемонстрировал, не желая будить соседей. Нет, Люси, нет! В такой ранний час? Нет! Даже если нам удастся попасть в подъезд, я не уверен, что не захлопнул за собой дверь квартиры! А единственный, у кого есть запасные ключи, – Роуч, но он диджей и никогда не просыпается раньше полудня. А сейчас его и вовсе не разбудить, и вообще он еще наверняка и до дома не добрался! Я решу эту проблему позже. А потом на меня нахлынул потрясающий прилив энтузиазма! Я просто рвался помочь Люси с переездом! Послушай, Люси, а в чем проблема? Я приму душ у тебя, придумаю, что надеть… мы могли бы сделать все сейчас, пока ты здесь. Какой смысл тратить время у запертой двери, я готов ехать прямо сейчас! И, наконец, как нежно и трогательно я извинялся – прости, Люси, я забыл, я перепутал, честное слово. Я иногда бываю таким идиотом…
Итак, воскресное утро, пять минут восьмого: я проснулся меньше десяти минут назад, и вот меня, полуодетого, уже перемалывают ржавые жернова рока и тащат вверх на холм, в сторону Сент-Джонс-Вуд.
Это был тяжелый день, полный кошмаров, которые и ночью не часто привидятся. И помощи ждать не приходилось. Люси делила квартиру со своей неуловимой сестрой по имени Белла. Я не имел удовольствия с ней познакомиться, впрочем, я заходил в гости к Люси очень редко. И сейчас ее не было – наверное, снова уехала в отпуск. По словам Люси, Белла тоже хотела «радикальных перемен» и потому не собиралась подписывать контракт об аренде прежней квартиры еще на один год, хотя у нее, в отличие от Люси, не было особых успехов в поисках жилья. «Эта чертова Белла даже не начинала искать для себя квартиру, так что понятия не имею, что она собирается делать со всеми своими шмотками, когда завтра вернется, – вероятно, отошлет их на хранение на склад мистера Великолепие». (Может, дело в моем чересчур богатом воображении, но я не могу избавиться от чувства, что этим комментарием Люси пыталась уколоть не только неизвестного мне друга Беллы, но и меня самого.) Могу добавить, что не было и хваленых приятелей Люси, которые должны были помочь с переездом. На самом деле единственным, кто оказывал реальную помощь, был очаровательный домовладелец и едва ли не лучший друг Люси – Грэм, банкир с претензиями на звание фотографа, чьи ежедневные язвительные зарисовки новой Голгофы, которую лондонцы называют Сити, отчасти смягчают его безграничное самодовольство. (Эй, внимание, дамы, вот идет мистер Совершенство… и знаете, кстати – он не женат! И такие отличные манеры. И такой высокий!)
Вялый и недовольный Грэм, жалующийся на похмельный синдром, появился вскоре после восьми и принес с собой по просьбе Люси, позвонившей ему по мобильнику, старую оксфордскую футболку, пару тренировочных штанов и спортивную обувь. И хотя все это было мне великовато (я худой, и рост у меня пять футов одиннадцать дюймов, а не шесть футов два дюйма, как у Грэма), я все равно был благодарен. Похоже, Грэму нравилось собирать никуда не годное тряпье, захламляя им квартиру, так что его благотворительные дары могли оказаться и похуже. Очевидно, меркантильности в его душе не меньше, чем тяги к искусству.
Пока Люси надписывала этикетки для коробок, а Грэм аккуратно заворачивал и паковал посуду, я принял душ и переоделся, прежде чем присоединиться к их перепалке, мужественно игнорируя ползучий Армагеддон у меня в голове.
В том, что осталось от кухни, Грэм поливал теплой водой пакетики с опилками и с постным видом выдавал полученное за «чашечки чая». Люси тем временем объявила нам следующий план: поскольку грузовик должен был вернуться к часу, нам в первую очередь предстояло перенести в машину мебель. После этого в нашем распоряжении будут лишь ограниченные возможности «рено», принадлежавшего Люси, для перевозки мелочей и «лендвастера» Грэма, который подойдет для крупных коробок.
Слушай, Люси, но около трех мне придется уйти. У меня встреча, – сказал Грэм. Вероятно, в такой ранний час никому не была свойственна преданность и готовность помогать ближнему. – Впрочем, я смогу вернуться попозже, если это будет нужно… и даже захватить с собой пару парней, если вещи из столовой ты тоже собираешься перевозить сегодня.
Люси улыбнулась:
– Спасибо, ничего не нужно, Грэм. Ты очень добр. Но на самом деле я хочу только погрузить в машину письменный стол и вон тот большой книжный шкаф еще до твоего ухода. Папа вчера привез на новую квартиру кровать и диван в гостиную. А обеденный стол и стулья в столовой принадлежат Белле.
– Ну, что же, пусть она позвонит мне завтра, когда объявится. Если ей что будет нужно…
– Она приедет завтра очень поздно, но я скажу, что ты готов ей помочь. – Люси обернулась ко мне: – Ты в порядке, Джасп?
– Да, со мной все хорошо, спасибо, – я слабо улыбнулся в ответ.
Люси положила руку мне на голову:
– Извини… тебе что, не нравится чай?
– Нет. Да. Хорошо. Со мной все будет в порядке. Просто я немного… – Я прочистил горло.
Она состроила гримаску Грэму и сказала тихо:
– Джаспер жуткий зануда в том, что касается чая и всякого такого. Он слишком долго жил один.
Грэм пожал плечами и ответил покровительственным тоном:
– Нет ничего плохого в том, чтобы быть занудой. Почти все люди зануды. Это не самое страшное.
– Спасибо, ты прав, – откликнулся я.
К девяти утра мы все упаковали – поднимали вещи и перетаскивали их волоком, переворачивали и сооружали сложные построения из коробок, толкали и затягивали веревки, поднимали тюки и опускали их, ходили вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз по этим чертовым ступенькам. Почему у женщин всегда так много барахла? Зачем им все это нужно? Горы одежды и обуви, бесчисленные туфли, сумки, пакеты; а еще туалетный столик, и снова коробки с одеждой (на этих аккуратные этикетки: «хранить два года», «зима» или – самая невероятная – «ненужное»); а потом книжный шкаф и еще одно зеркало, завернутое в отвратительного коричневого цвета одеяло, которое все время норовило упасть на пол. А потом письменный стол. Проклятый письменный стол!
Единственный перерыв в этой утомительной суете выдался, когда мы ехали по городу в кабине переполненного грузовика, утопая по колено в культурном слое пакетиков из-под чипсов, упаковок от гамбургеров и оберток от шоколадок, великодушно оставленном нам предыдущими поколениями перевозчиков всякого дерьма.
Потом грузовик уехал, и остатки вещей мы доставили на новую квартиру на машине Люси. Было уже шесть вечера, когда мы наконец покончили с переездом.
В шесть тридцать девять я проснулся второй раз за этот день. И во второй раз подряд без всяких извинений и предупреждений нырнул с головой прямиком в die Scheisse.[26]
