– Именно.
– Но что же нам делать?
– Это уж ты мне скажи.
Мистер Левицки задумался.
– Ну, для начала, – сказал он, – нам следует точно установить, знает этот Муллинер или не знает.
– Так ведь его же не спросишь!
– Правда. Но нетрудно догадаться по его поведению. Субъект, который может взять «Идеало-Зиззбаум» за горло, не сумеет вести себя, как прежде. А что это за субъект?
– Образцовый киватель, – с сожалением сказал мистер Шнелленхамер. – Не помню, когда у меня был киватель лучше. Всегда действует точно по сигналу. Никогда не пытается устроить себе алиби, ссылаясь на прострел в шее… Тихий… Почтительный. Как это? Еще с буквы «р» начинается?
– Рыжий?
– Раболепный. А еще на «у»?
– Устрица?
– Угодливый. Вот он какой: тихий, почтительный, раболепный и угодливый. Вот каков мистер Муллинер.
– Ну, тогда сразу будет заметно. Если он вдруг перестанет быть таким, как ты описал… если он задерет нос и начнет командовать, понимаешь? Вот тогда мы убедимся, что ему известно, что Малыш Джонни Бингли – лилипут.
– И что потом?
– Ну, нам придется его ублажить. И не скупиться. Никаких полумер.
Мистер Шнелленхамер принялся рвать на себе волосы и как будто жалел, что у него под рукой не нашлось пепла посыпать их вместе с главой.
– Да, – согласился он, взяв себя в руки. – Полагаю, другого выхода нет. Очень скоро мы все узнаем. В полдень у меня в кабинете совещание по сценариям, и он будет там, чтобы кивать.
– Придется следить за ним рысью.
– Как-как?
– Рысью. Такая дикая кошка. Она сидит и следит.
– А-а! – сказал мистер Шнелленхамер. – Теперь понял. Мне было показалось, что нам надо будет за ним бегать.
Знали бы два магната, насколько беспочвенными были их опасения! Если Уилмот Муллинер и выведал роковой секрет, то наутро ничего о нем не помнил. Он проснулся со смутным ощущением, что перенес сокрушающее душу испытание, но никаких подробностей его память не сохранила. И, входя в кабинет мистера Шнелленхамера на совещание, он был исполнен глубочайшего убеждения, что при любом неосторожном движении его голова развалится пополам.
Тем не менее мистер Шнелленхамер, чутко высматривавший зловещие признаки, тревожно дернул мистера Левицки за рукав:
– Смотри!
– А?
– Видел?
– Что?
– Да этого типа Муллинера. Едва он перехватил мой взгляд, так весь затрепетал, будто от дьявольского ликования.
– Да?
– Да. Так мне показалось.
На самом же деле Уилмот, внезапно увидев перед собой своего начальника, не сумел унять мучительной дрожи. Ему почудилось, что кто-то выкрасил мистера Шнелленхамера в желтый цвет. Даже в самые лучшие времена президент «Идеало-Зиззбаума» как объект для созерцания чаровал далеко не всех. Но тускло-оранжевый, мерцающий по краям, он подействовал на Уилмота, как удар в челюсть, и заставил его съежиться, будто улитку, которую присыпали солью.
Мистер Левицки въедливо всмотрелся в молодого человека.
– Что-то мне не нравится его вид, – сказал он.
– И мне, – сказал мистер Шнелленхамер.
– В нем ощущается какое-то дьявольское ликование.
– Я тоже это заметил.
– Видишь, как он прижал руки ко лбу, будто обдумывает жуткий план?
– По-моему, ему известно все.
– Не удивлюсь, если ты прав. Ну, начнем совещание и посмотрим, как он себя поведет, когда настанет его время кивать. Тут-то он себя и выдаст, если выдаст.
Обычно совещания по сценариям виделись Уилмоту как приятнейшая часть его обязанностей. Участие в них не требовало от него особого напряжения сил, а к тому же, как он часто говорил, на них встречаешь очень интересных людей.
Однако на этот раз даже присутствие одиннадцати самых экстравагантных авторов, каждый из которых заслуживал внимательного изучения, не помогло ему преодолеть тупую апатию, овладевшую им с того момента, когда утром он добрел до холодильника, чтобы приложить лед к вискам. Как выразил это поэт Китс в своей «Оде к соловью», его болела голова, и скован дух был тяжким онеменьем. А первый же взгляд на Мейбл Поттер напомнил ему те грезы о счастье, которые являлись к нему совсем недавно и которые, увы, оказались несбыточными, и вверг его еще глубже в трясину унылости. Будь он персонажем русского романа, то немедленно пошел бы и повесился в сарае. Но, будучи Уилмотом Муллинером, он просто сидел, уставившись прямо перед собой в абсолютной неподвижности.
Большинству наблюдателей Уилмот показался бы трупом, несколько дней пролежавшим на дне омута, однако на взгляд мистера Шнелленхамера он выглядел, как приготовившийся к прыжку леопард, о чем президент корпорации поспешил вполголоса известить мистера Левицки.
– Пригни голову, я нашепчу тебе на ухо.
– Что такое?
– По-моему, он выглядит как леопард перед прыжком.
– Извините, – сказала Мейбл Поттер, которая, как требовали ее обязанности, сидела подле своего нанимателя, протоколируя происходящее. – Вы сказали «леопард перед прыжком» или «листопад перед снежком»?
Мистер Шнелленхамер вздрогнул. Он упустил из виду вероятность, что их могут подслушать.
– Этого в протокол не вносите, – сказал он. – Это не относится к теме совещания. Ну что ж, приступим, приступим, – продолжал он в надрывающем сердце усилии изобразить грубоватое благодушие, с каким обычно начинал совещания. – Перейдем к делу. На чем мы остановились вчера, мисс Поттер?
Мейбл сверилась со своими записями.
– Кэбот Деланси, отпрыск древнего бостонского рода, предпринял попытку достичь Северного полюса на субмарине, и теперь он сидит на айсберге, и перед его глазами проходят картины детства.
– Какие именно картины?
– Этого вы еще не обсудили.
– Так, значит, с этого и начнем, – сказал мистер Шнелленхамер. – Какие картины проходят перед глазами этого типчика?
Один из авторов, тощий молодой человек в очках, который прибыл в Голливуд с целью открыть там «Лавку редких сувениров», но угодил в сеть, когда студия протраливала окрестности, и против воли был зачислен в штат сценаристов, спросил, а почему бы Кэботу Деланси не увидеть, как он со вкусом украшал свою витрину гномиками и эксклюзивной писчей бумагой.
– Почему гномиками? – сурово спросил мистер Шнелленхамер.
Автор ответил, что они хорошо раскупаются.
– Послушайте! – веско сказал Шнелленхамер. – Этот там Деланси в жизни ничего не продавал. Он миллионер. Нам требуется что-то романтичное.
