— Здравствуй еще раз…
Мужчины обменялись рукопожатиями — хозяин сразу же отметил про себя, что рука у гостя была вялой, холодной и потной.
— Присаживайся… — несколько надменно предложил Сухой, небрежно придвигая подошедшему миниатюрную банкетку на витых ножках; он наверняка знал, что сидя на ней, гость будет чувствовать себя неуютно, потому как она была куда ниже кресла хозяина — это не могло не льстить хозяйскому самолюбию. — Ну, что у тебя нового?
— Да ты чо!..Разве не знаешь, какие в Польше дела? — шестерка, не утопая в прелюдиях, сразу же перешел к делу. — Завод наш в Малкиня раздербанили, все прахом… У охраны, бычья голимого, очко взыгрануло, польские мусора наехали, те — копыта кверху… Один мой химик, ботаник хренов отстреливался, — казалось, при упоминании о случившемся первоначальная робость покинула Заводного.
Удивительно, но эта информация не произвела на хозяина должного эффекта.
— Ну, что поделаешь, Заводной, — немного помолчав, вздохнул он и продолжил философски: — Жизнь — девка продажная. Сегодня тебе во все дыры дает, завтра откажет… Ничего страшного, никому еще без потерь прожить не удавалось.
Заводной раскрыл рот.
— Ваня, там же на сотни тысяч баксов дури было… Я уже об оборудовании не говорю.
— Наживем, наживем, — нарочито беспечно поморщился авторитет. — Никогда нельзя жалеть о том, что можно купить за деньги… А купить можно все и всех. Ну, что там у тебя еще?
— Так ведь… Как эту дурь теперь делать… Технологический процесс, — щегольнул шестерка ученым словом, — только тот ученый-химик знал… А польские мусора его завалили и компьютер уничтожили. Со всей информацией.
— Успокойся — купим другого химика, — небрежно бросил Сухой подходя к бару. Он долго, несколько минут стоял перед ним, рассматривая, чем бы угостить гостя. Наконец его взгляд остановился на початой бутылке с водкой.
— Да ведь лавье какое вложено! — заблеял шестерка. — Формулы, цифры, расчеты…
— А я и сам знаю, как эту дурь делать, — неожиданно прервал поток его слов хозяин.
— Откуда?
— В химический институт на заочное поступил, — неуклюже пошутил тот. — Не ссы, новых заводов понаставим… Ну, еще что?
— А про Белосток — в курсах?
— А-а-а, как пшецкие мусора офис «Таира» раздербанили? — лениво откликнулся Сухой; казалось, удивить его чем-либо было невозможно.
— Ну да…
— И что с того?
— Что ты об этом думаешь?
— А ничего не думаю, — Сухарев был само безразличие. — Раздербанили, значит, раздербанили. Значит, это кому-то было нужно. Не наш, не жалко. Ладно, не зацикливайся на пустяках… Давай лучше выпьем за твой приезд, — рука с огромным перстнем потянулась к початой бутылке.
— Давай, — гость окончательно упал духом.
Спустя несколько минут живительная влага была разлита по стопочкам.
— Ну, что, Заводной, — авторитет с усмешкой смотрел на шестерку, изо всех сил гнущего пальцы под пахана, — за успех…
Тот не понял.
— За успех чего? Какой успех?
— Ну, был завод в Польше — была проблема… Нет завода — нет проблемы. Чтобы у нас с тобой поменьше проблем было, — прокомментировал хозяин на редкость замысловато. — Понял?
Мужчины чокнулись, выпили, хотя один из них явно ничего не понял.
— Так что — съезжаем с темы?
— Я этого не говорил, — немного подумав, ответил Сухой. — Тема остается та же… Заводы будут, и не один, а много. Только там, куда грязные грабли Коттона не дотянутся. Не в Польше. Тут, в России. — Он вновь выдержал паузу и прошептал на выдохе: — На контроль хотели поставить? Кроить от нас? Чтобы мы свое кровное лавье в их сраный общак сливали? Ни хера, не прохиляет! На хитрую жопу всегда есть болт с левой нарезкой, — последние фразы относились не столько к собеседнику, сколько к ненавистному Найденко.
При упоминании о заслуженном воре Заводной болезненно поморщился.
— Я тер с ним в Польше… Нагрянул нежданно-негаданно. Даже филки пришлось отдать. Ты ж сам сказал, чтобы…
— И что? — перебил авторитет.
— Говорил, что под наш проект в Польшу должны огромную сумму налом слить… На днях.
— Ну, вот видишь, как хорошо вышло, — Сухой вновь подлил водки себе и гостю. — Меньше чужого нала — меньше чужих проблем. — Он немного помолчал, а затем спросил неожиданно: — Слушай, а та малолетка, племянница этой ходячей Третьяковской галереи… Где она теперь?
— Да тут, в Москве… Где ей еще быть? Школу вроде как в этом году заканчивает.
— М-да… — многозначительно причмокнул губами Сухарев и, поправив печатку с брюликом, поднял стопочку: — Ну, давай, что ли…
После того как выпили по второй, Заводной взял в руки бутыль с водкой и, критически рассмотрев этикетку, прочитал по складам:
— Вуд-ка «Вы-бо-ро-ва»… Польская, что ли? А откуда это у тебя?
Подобное спиртное продается только в Польше; возить паршивую польскую водяру в Россию так же глупо, как ездить в Тулу со своим самоваром или в Мюнхен, где производят БМВ, — на «Запорожце».
— Да так… — Сухой замялся. — Давно в моем баре стояла… И забыл о ней вовсе.
От внимания гостя, конечно же, не укрылся, штампик даты розлива — если верить ему, водка была разлита всего неделю назад.
Заводной хотел было что-то сказать, но, столкнувшись с тяжелым, недобрым взглядом хозяина, тут же замолчал…
За окнами вагона «Варшава — Москва» набухала ночь — тяжелая, беспросветная, пахнущая сыростью, креозотом и прелой листвой.
Купе вагона СВ было освещено лишь на четверть: единственный пассажир, весьма пожилой мужчина, не любил яркого света. И не только потому, что у него были явные нелады со здоровьем, подорванным несколько лет назад в БУРе. Дело в том, что на зоне под Магаданом ему часто приходилось засыпать при сильном электрическом свете; тут, на воле, яркий свет по-прежнему раздражал его — резал глаза, навевая недобрые воспоминания о неволе.
Единственным пассажиром купе СВ был не кто иной, как вор в законе Коттон. Сидя у окна, он печально наблюдал, как за стеклом мелькают яркие станционные фонари, небольшие домики с желтыми каплями горящих электрическим светом окон. Поезд приближался к восточной границе.
Пахан мотнул головой, словно бы пытаясь стряхнуть с себя груз былого, словно бы отгонял нехорошие мысли. А таких мыслей — по поводу далекого и не очень далекого — у Алексея Николаевича Найденко было более чем достаточно. Последняя — о смерти Макинтоша. Его убили не потому, что он кому-то мешал. Это был прямой вызов ему, Коттону, это был знак: убирайся из Польши, теперь это место не твое, это место забито. И уж наверняка не надо было быть ясновидцем, чтобы понять кем: теми, кто стоял за той шестеркой, с которой еще несколько дней назад он снизошел до беседы в ангаре. Заводной был классическим Фунтом, он не представлял из себя ничего. Его использовали. Так, по крайней мере, казалось с первого взгляда…
