Вовка на миг задумался.
— Ничего не объясняй, — горячо зашептал он. — Тебя оглушили мячом. Ты — это не ты. Ничего не помнишь. Понял?
А историчка уже раскрыла журнал. Взглянула на меня, как волк на ягненка — хищно и ласково.
— Отвечать пойдет…
Мне почудилось, что она облизнулась.
— …пойдет Тихонов. Ты подготовился?
Я сидел на месте, даже не шевельнулся.
— Кажется, я к тебе обращаюсь, Тихонов?
С моей стороны ноль внимания. Фина подошла.
— Встань, когда с тобой говорит учитель.
Я встал, мягко переспросил:
— Кто со мной говорит?
— Я говорю.
— А вы кто?
Все замерли, а у Фины отвисла челюсть. В глазах застыл испуг.
— Что с тобой, Тихонов?
— Кто-о?.. Я не Тихонов.
— А кто же ты? — Голос исторички дрогнул.
— Не знаю.
Указка выпала из ее рук. Я поднял, подал указку Фине, но при этом слегка пошатнулся.
— Тебе плохо? Ты не падал?.. Голову не ушибал?
— Нет. — Я опять пошатнулся. — Только звон в ушах и кузнечики трещат.
— Фаина Петровна, — заговорил Вовка. — Он мячом по кумполу получил со штрафного удара. Только и всего. Вы не беспокойтесь.
— По какому кумполу? — пролепетала Фина.
— Ну, короче — по башке, — охотно пояснил Вовка.
— Тихонов, — посмотрела на меня с сочувствием историчка, — тебе нужно идти домой, отлежаться. Ты найдешь свой дом?
— Не знаю.
Учительница обвела глазами класс.
— Кто знает, где живет Тихонов?
— Я, — встрепенулся Вовка. — Я могу его проводить.
— Молодец, Тросков. Сдай его прямо на руки маме или отцу.
— А если их нет дома?
— Посиди тогда. Дождись.
«Ура!» — закричал Вовка, но, конечно, не вслух, а про себя. Я ощутил это корнями волос, мочками ушей, печенкой, самым кончиком носа.
— Ты верный товарищ, — похвалила его Фаина Петровна. — Вот, ребята, какими надо быть.
— Да я за него… — Вовка вскочил с места. — …в огонь и в речку. Особенно, когда вода не холодная. Ну ладно, мы пошли.
Медленным, нешироким шагом мы направились к двери. Вовка сопровождал меня как настоящий санитар — поддерживал за руку. Но едва мы оказались за крыльцом школы, он закричал:
— Айда покупать мороженое!
И мы наперегонки бросились к воротам. Чувствовали себя счастливчиками. Как же правильно провернули нашу придумку!
Не учли мы только одного: обеспокоенная Фина может посмотреть нам вслед из окна. Так она и сделала. И не только увидела наш лихой бросок к воротам, но и услышала про мороженое: окно было открыто. Она тут же все поняла…
…Тоскливо сидеть дома, если ты здоров, но притворяешься больным. От скуки я полистал учебники, сделал кое-какие упражнения, прочитал — и даже с интересом — о Цезаре.
И вот я снова в школе. Гляжу невинными глазами на Фаину Петровну. Историчка прошлась взглядом по нашим лицам, остановилась на мне.
— Иди сюда.
Я стал рядом со столом.
— Как твоя фамилия?
— Тихонов.
— Вот что. Расскажи нам обо всем подробно.
Я переступил с ноги на ногу:
— О чем?
— О Цезаре. А ты про что подумал?
— Тоже про него.
— Вот чудненько. Рассказывай.
И тут я всех огорошил. Я говорил о римском императоре так, будто сам ходил с ним в походы, правил страной и наконец попал в лапы заговорщиков, среди которых были его прежние дружки — Брут и Кассий.
Одноклассники аж рты пораскрывали: во, мол, дает! Когда я закончил, Фина сказала:
— Отлично ответил. Ладно, иди на место. Садись.
Я задержался у стола, хотел увидеть, как она ставит мне пятерку. Но она не торопилась. И вдруг спросила с удивлением:
— А почему ты тут стоишь?
— Вы же меня вызвали.
— Кто вызвал?.. Я?
— Ну да, Фаина Петровна.
— Кого я вызвала?
— Меня.
— А ты кто такой?
Я оторопел. Но все же выдавил:
— Тихонов… Сергей.
— У нас такого нет, — решительно произнесла историчка.
На лбу моем выступили капли пота.
— Как же!.. Смотрите… — Я попытался показать ей свою фамилию в журнале.
— Куда ты лезешь пальцем? Говорят тебе, садись на место.
В полной тишине я подошел к парте, хотел сесть, как вдруг услышал голос Фины.
— Разве это твое место?
— А чье же?
— Цезаря.
Грянул смех. Хохотали все. Даже Вовка. Но громче всех смеялась историчка. «Вредина», — мелькнуло у меня в голове. Я сел за парту, сказал Вовке:
— Подвинься, Брут.
Он подвинулся, но продолжал свое «гы, гы, гы»… В голове моей тут что-то дзынькнуло, булькнуло, и я тоже расхохотался, сам не зная, зачем.
Сюрприз
В ту ночь я вернулся в Москву. За бутылку водки мама нашла машину, которая может доставить нас от вокзала к дому. Я не знал, что такое водка. Понимал лишь, она ценнее денег: не даром мама то и дело проверяла в поезде — на месте ли бутылка, не разбилась ли. Помнил, как и в Пензе, откуда мы уезжали, кто-то говорил: «Счастливой дороги. Не выходите на станциях. И главное — берегите бутылку!»
Все пока было хорошо. Поезд наш не бомбили. Бутылка цела.
Неужели мы теперь ехали по Москве? Я пытался смотреть в окна, но ничего не видел: улицы темные, во дворе тоже ни огонька. В неосвещенном подъезде мы поднялись на лестничную площадку второго этажа, поставили вещи, и мама хотела открыть дверь плечом, но замок не отпирался.
— Может, замок сменили? — проговорила мама.
Тогда мы начали громко стучать, надеясь, что кто-то из соседей проснется и откроет. Наконец послышался заспанный женский голос:
— Кто там?.. Вам кого?
— Свои, Мария Ильинична, открывайте.
Защелкали замки, дверь недовольно скрипнула и отворилась. Зажегся свет. Пока мама и соседка обнимались, я оглядывался по сторонам, узнавал кухонные столы с керосинками и примусами, полки с кастрюлями, большую печь с плитой, которую никогда не топили, раковину с медным краном, помойное ведро в углу возле двери. Кухня была просторная, вместительная, но и народу в нашей коммуналке проживало, как я помнил, великое множество.
