– До следующего раза.
Мы играли в ту игру много раз. Вскоре я стала справляться с этим без помощи бабушкиных рук, и она показала мне еще кое-какие штуки. Часть из них давалась мне с легкостью, другие вообще не получались.
Однажды днем бабушка сняла с пальца кольцо и протянула мне.
– Надоел мне этот красный камень, – сказала она. – Сделай мне зеленый.
У этого занятия, которое я поначалу считала игрой, были, конечно, правила. Чем плотнее материал, тем сложнее его изменять, потому булыжник или самоцвет сложнее цветка или пера. Все, что изменено вмешательством человека, сложнее, чем вещи нетронутой природы – например, граненый, полированный камень сложнее грубого куска руды. Хуже всего обработанный металл. Он и тяжел, и плотен, и в нем почти ничего не осталось от изначальной сути. Что-то, чего касаются и используют, тяжелее поддается, чем предмет, лежащий вдали от человеческих рук, потому инструмент тяжелее изменить, чем висящую на стене досочку, а носимый в кольце камень – труднее декоративного кусочка дикой породы, украшающего полку. Проще изменять вещь во что-то, на нее похожее: перо в другое перо, цветок в другой цветок. Сделать цветок листом проще, чем пером. Но обработанный металл всегда труден. Сложно даже сделать из английской булавки несколько обычных. Или сделать из пенни образца 1968 года пенни образца 1986 года.
В тот первый день, когда я превратила цветок в лоскуток ткани, никаких деталей бабушка не рассказывала. Вот какая она была хорошая: быстро и без суеты создала не просто кусок ткани, а гладкую желтую ткань с синими горошками, именно такую, как я пыталась создать, – все для того, чтобы я вошла во вкус обучения без нервов и долгих разъяснений. Но это было почти годом ранее, и теперь я знала больше.
Кольцо хранило тепло бабушкиного пальца. Я сложила ладони и сконцентрировалась. Не нужно было что-либо делать с оправой, с обработанным металлом. Но изменение цвета камня и так было большим делом. До сих пор я работала только с речной галькой, и то оказалось довольно трудно. Я никогда не пробовала граненый камень. А ведь это кольцо бабушка носила все время, плюс она занималась магией. Объекты, часто контактирующие с магией, пусть косвенно, имеют тенденцию пропитываться ею. Но я все-таки должна суметь, подумала я.
Но не сумела. Еще не открыв ладони, я знала, что ничего не сделала. Три раза я пыталась, и никакого результата, кроме ломоты в шее и руках от перенапряжения. Хотелось плакать. Впервые у меня не получилось изменение, а ведь этот прием давался мне лучше всего! И бабушка не просила бы сделать что-то выше моих способностей.
Мы снова сидели на крыльце, в тени деревьев.
– Попробуем еще раз, – сказала она. – Но не здесь. Пойдем.
Мы встали – я все еще держала кольцо в руке, – спустились по ступенькам на землю, а затем – к берегу, на свет. День опять был солнечный, жаркий, и небо было синее, как сапфир.
Я не была готова к тому, что произошло. Когда я опять замкнула кольцо в ладонях и вложила всю свою досаду в последнюю попытку, что-то взорвалось – я вздрогнула, когда нечто пронеслось сквозь меня, – и на краткий миг мои ладони так нагрелись, как будто вот-вот вспыхнут. Потом нее закончилось, и мои руки упали, так меня трясло. Бабушка обняла меня. Я подняла свою трясущуюся руку, и мы увидели результат.
Камень в кольце в самом деле стал зеленым. Но оправа из чистого золота – прежде совсем простая – превратилась и сплетение причудливых завитушек; еще несколько крошечных зеленых камушков виднелись в сплетении линий. Я сочла это уродством, и чувствовала, как мои глаза наполняются слезами. В конце концов, мне было всего лишь девять лет, и я ухитрилась сделать гораздо хуже, чем ничего.
Но бабушка рассмеялась в восторге:
– Прелестно! С ума сойти, это так… радикально, не правда ли? Нет, нет, мне правда приятно. Ты чудесно справилась. Знаешь, я все думала… В общем, слушай, дитя, и хорошенько запомни: твоя стихия – солнечный свет. Это немного необычно, вот почему я до сих пор этого не заметила. Но в ярком солнечном свете ты, наверное, сможешь делать почти что угодно.
Бабушка не позволила мне попробовать изменить кольцо обратно. Я думала, потому, что она видит, как я трясусь и как я устала, и после моего ухода сделает это сама. Но она не сделала этого. При следующей нашей встрече бабушка носила кольцо таким, каким я его сделала. До тех пор мы не оставляли ничего измененным, всегда превращали обратно.
Я не знала, какие слова положено говорить, чтобы закрепить изменение. Возможно, стоило спросить бабушку – но для меня это кольцо было ошибкой, промахом, и я не хотела привлекать ее внимание к нему, хотя оно само привлекало мое внимание при каждом движении руки. Я даже не просила разрешения попробовать изменить его обратно – боялась, что сделаю только хуже.
Может, когда-нибудь я бы и задала этот вопрос. Но после того как я изменила кольцо, мы виделись всего несколько раз. Весь десятый год моей жизни мы встречались каждый месяц, иногда чаще. Но после своего десятого дня рождения я видела бабушку только единожды. Все взрослые знали, что приближаются Войны, и даже мы, дети, имели представление. Но я никогда не думала, что Войны коснутся нашего озера и что я могу больше не увидеть бабушку.
Солнечный свет мы тоже больше не обсуждали. Я не сказала ей, что меня прозвали Светлячком[2]еще до свадьбы мамы и Чарли. Не помню уже, когда впервые сказал «Эй, Светлячок» – он так обращался ко всем малышам, – а я подумала, что он шутит над моим именем – ну, тем, что благодаря маме осталось от моего имени после разлуки с отцом – Раэ (Это производное от «рэй», то есть «лучик» – я думаю, солнечный). Со временем я обнаружила, что Светлячок – мое имя. А потом, поскольку я была единственным ребенком, вертевшимся в кофейне, завсегдатаи тоже стали называть меня Светлячком. Очень скоро это стало моим именем. Оно настолько стало моим, что я и не вспомнила о нем, когда бабушка впервые сказала, что солнечный свет – моя стихия. Большинство окружающих – даже мама – до сих пор называют меня Светлячком.
Я видела это во сне – вспоминала и видела, – лежа на полу бальной залы с головой на мешке с буханкой хлеба внутри; а в двадцати футах прислонился к стене вампир. Все было так ярко и отчетливо, словно я проживала все заново; странно было опять чувствовать себя ребенком, когда знаешь, что ты – взрослая.
А потом начался настоящий сон. Будто я снова сижу на пороге домика с бабушкой в тот самый первый раз, когда мы изменили цветок. Только теперь мы сидели не в тени, а под ярким солнцем. Цветок я держала в руках, бабушкины ладони лежали сверху, но я была взрослой, как сейчас, и мы молчали. Я закрыла ладони, открыла их, и цветок стал перышком. Я закрыла ладони, открыла, и перышко стало тремя спичками. Я закрыла ладони, открыла, и спички превратились в лист. Я снова закрыла и открыла ладони, и теперь на них лежало кольцо чистого золота с красным камнем. Камень вспыхнул в неожиданно ярком солнечном луче, прежде чем я закрыла ладони снова. Закрыть-открыть, и кольцо сменило вычурное безобразие, мерцающее зеленым. Закрыть-открыть. Между ладонями лежал складной нож – тот самый, что проживал в кармане моих джинсов, а теперь был спрятан в лифчике. Закрыть-открыть. Ключ. Ключ…
