Вот так Джонни Брэд Покинул портрет, По свету мотается где-то.
И смотрит на нас Печально сейчас Лишь замок старинный с портрета.
— Слышь, Костян, — сказал Коля, — Завтра контроша по инглишу, так что я в ауте. Загони им там, что у меня свинка, — и хрюкнул.
— Свинка, свинка, свинка! — заплакали в канделябрах свечи.
— Свинка? — я покосился на его родителей.
Сейчас они ему, наверное, всыпят.
— Нет, лучше коклюш! — радостно предложила Колина мама.
— Коклюш, коклюш, коклюш! — заголосили свечи.
— Или двухсторонний бронхит с осложнениями! — счастливо засмеялся Колин папа.
Ничего себе! Вот это я понимаю, дружная семья! Какое взаимопонимание, какая взаимовыручка! Просто удивительно!
— Хорошо, я передам, — пообещал я.
— Ну, давай, пакеда! — сказал мне Коля. — А то мы через пять минут закрываемся.
— Подождите! — заговорил я. — У вас был мой хомяк? Фома Фомич?
Полтергейстовы переглянулись.
— Мне господин Вонючка сказал, что Фома к вам заходил, — на всякий случай добавил я.
— Д-да, — неуверенно сказала Колина мама. — Он забегал тут…
— Чш-ш-ш, — зашипела из угла бабушка.
— Но только на минуточку, — быстро прибавила мама. — Водички попить.
— Водички? — разочарованно повторил я.
Неужели это действительно так? Неужели он просто водички?.. Что-то мне подсказывало, что Полтергейстовы не договаривают. Вон, и лица фруктовые от меня отворачивают. А дедушка вообще закрыл глаза, притворяется, что спит…
Вдруг я заметил, что Коля подает мне какие-то знаки лицом. Он шевелил грушей и скалил кукурузу. Да, он определенно на что-то намекал! Но на что? Я ничего не понимал…
— Коля, я все вижу, — угрожающе сказала из угла бабушка Полтергейстова. — Молодой человек, — обратилась она ко мне, — дом-музей Полтергейстовых закрыт на ужин и сон. Подите вон.
Она взяла меня за руку и повела к выходу. Ладошка у нее была сухая и с каким-то шариком посередине.
— По вторникам у нас санитарный день, — многозначительно сказала бабушка и отпустила мою руку.
— До свидания! — успел сказать я прежде, чем за мной захлопнулась дверь.
Оказавшись в подъезде, я разжал руку и обнаружил у себя в ладони печеный каштан. Я быстро сунул его в рот и раскусил.
На одной половинке каштана было мелким почерком написано:
Неужели бабушка? А чего она тогда шипела? Или это Коля передал? Телепатически… Может, я в нем ошибался?
В любом случае мне действительно следовало поторопиться.
Глава 15
Квартира № 18
Дверь квартиры № 18, в которой проживал вдовствующий инженер Свиньин Сергей Яковлевич, мне открыл молочный поросенок. Что ж, я не был удивлен.
Поросенок был жареный, изо рта у него торчало печеное яблоко. Он вынул его копытцем и вежливо сказал:
— Прошу вас, входите, — после этого он низко поклонился. Наверное, даже сделал книксен или реверанс.
— Спасибо, — я вытер ноги о коврик, который оказался волчьей шкурой, и прошел вслед за Поросенком в комнату.
У него было уютно — кругом висели веселенькие занавески и портреты членов семьи, также стояли фикусы в кадках. Пахло ароматическими палочками, сандалом и немного зайчиками. В углу расположился противень, накрытый клетчатым пледом с кистями. Перед ним на низком столике стоял кальян.
Поросенок залез на противень с ногами и закурил.
— Прошу вас, присаживайтесь, — мелодично произнес он, выпуская из ноздрей дым. — А то вы какой-то синий.
Я не хотел задерживаться у этого Поросенка, но отказываться было неудобно. Я примостился на краешке его ложа.
— Хотите? — Поросенок протянул мне кальянную трубку. — Сегодня яблочный. На молоке.
Я покачал головой.
— Курение — это яд, — не раз повторяла Бабака, и я был с ней полностью согласен.
— Вы, простите, кто по профессии, я не расслышал? — спросил меня Поросенок.
— А я и не говорил.
— А я певец, — с достоинством сказал он. — Больших и малых академических театров.
— А-а-а.
— Вот недавно с гастролей вернулся, — Поросенок накинул на себя шелковый халат с драконом. — С «Виртуозами Москвы» в Венском оперном театре концерты давали. Аншлаги срывали.
Разве так говорят? Срывают овацию или, например, ромашки. А со шлангами что делают? Вернее, с аншлагами. Я забыл.
— Простите, я спешу. Я, собственно, к вам по делу… — начал я.
— Помнится, в Ницце с Монсеррат Кабалье выступали, — не слышал меня Поросенок. — Я ей говорю: «Монси, дорогая, пой тише, зритель меня не слышит». А она мне: «Хавроний, драгоценный…» Меня Хавронием зовут, в честь мамы. А она, значит, мне: «Хавроний, драгоценный, женись на мне!» — и обнимает меня.
