Среди дыма и огня командир махнул рукой.
— Спасайся!
Кто по шлангам, кто по концам быстро спускались люди на пароходы, буксиры, катера. Кто бросался прямо с борта. Много народу пропало, запутавшись, как рыбы в неводе, в разорванных, болтающихся противоминных сетях. С рук на руки перебрасывались изуродованные тела еще живых людей.
Адмирал Колчак сошел на мотор. Корабль накренился на 90 градусов. Из кают-компании донесся жалобный аккорд свалившегося пианино… Все — люди, кто не успел вскочить на борт, тяжести, шлюпки, орудия — посыпалось в воду. Корабль на секунду замер и… опрокинулся. Показалось зеленое днище со скользящими по нему людьми, четыре винта, два руля.
Кучка офицеров и матросов, сгруппированные у киля. Шлюпки мигом бросились к ним, чтобы успеть спасти до водоворота.
— Прыгай в шлюпки! — приказал матросам оказавшийся на днище старший офицер.
— Сперва вы, ваше высокоблагородие. Мы за вами.
— Прыгай, говорю вам!..
Но матросы настаивали, чтобы офицеры сошли первыми. Наконец их посадили. Сели и офицеры. «Старшой» и юнкер флота Андреев остались одни.
Наступила реакция. Сказалось все пережитое. Глубочайшая апатия ко всему и к самой жизни. Только присутствие юнкера Андреева спасло Городысского.
Видя, что «старшой» словно в столбняке, что дно ускользает из-под ног и начинается бурление водоворотов, Андреев закричал;
— Спасите! Здесь старший офицер — и столкнул его в подскочившую шлюпку…
В окровавленных фартуках хирурги и врачи сбились с ног. Полные крови тазы, красные смоченные куски ваты, бинты… Мобилизованы все сестры милосердия, все жены офицеров.
Доставлены 350 раненых и обожженных. Но каких раненых?! Каких обожженных?! Все тяжелые. Всюду кровь. Невероятное зловоние. Страшные, невыразимые, безумные крики лишившихся рассудка. Люди умирали на полуслове.
К своему электрику подошел лейтенант Григоренко. Этот электрик при съемке и постановке на якорь всегда проводил так называемую летучую проводку телефона для передачи с мостика приказов в корму и на бак. Завидев своего начальника, стал проситься обратно на корабль, спрашивал, скоро ли его починят, интересовался, спаслись ли командир и старший офицер, и вдруг как закричит:
— На баке! Подавайте перлиня!..
И тут же испустил дух.
В первые два дня умерли 170 человек. Похороны были потрясающими. Провожал весь город. Гудели колокола всех церквей. Гробы утопали в цветах.
На северном берегу большого рейда высится одинокий курган. Над ним, обращенный к морю, огромный, видимый издалека деревянный крест — братская могила «Императрицы Марии». Уже после гибели линкора было установлено, что всего на «Императрице Марии» погибли 228 человек (по другим данным, 260), а еще 232 получили ранения или ожоги».
В 1939 году вышла в свет книга воспоминаний бывшего матроса «Императрицы Марии» Т. Есютина «Гибель «Марии»» (Есютин Т., Юферс Ш. Гибель «Марии». — М.—Л, Военмориздат НКРК ВМФ СССР, 1939 г.). В книге Т. Есютин подробно рассказывает о гибели своего корабля: «Линейный корабль «Императрица Мария» — матросы между собой называли его «Марухой» — строился в Николаеве. Я попал на этот злосчастный корабль в 1914 г. по назначению Севастопольской артиллерийской школы, за семь месяцев до его выхода в море. Вначале я работал на корабле «Императрица Мария» по установке электрических моторных приборов и электрических боевых проводок.
6 октября, в последний день перед взрывом, «Императрица Мария» приняла полный запас угля и нефти. Затем была произведена догрузка снарядов и снабжения; корабль был приведен в полную боевую готовность. Предполагали, что через несколько дней «Императрица Мария» выйдет в море для боевых операций. Матросы работали весь день без передышки* Вечером произвели так называемую ночную уборку. Устали до того, что и гулять не пошли, а поскорее разобрали свои койки с сеток и легли спать. На корабле наступила полная тишина, и к 10 часам вечера на палубе и в кубриках можно было встретить только одиноко бродившего вахтенного да полусонных дневальных, приставленных к казематам, куда были заперты наши товарищи, провинившиеся за день.
Наступило утро 20 октября 1916 года. Дежурный горнист заиграл «побудку». Ему ответили другие горнисты. По кораблю раздались голоса горнистов и вахтенных:
— Встава-ай! Подыма-айся! Койки наверх!
Я в это время служил в должности гальванерного старшины 2-й башни двенадцатидюймовых орудий и спал в башне. В рабочем отделении вместе со мной помещались еще три товарища. Они только вчера приехали из отпуска. Наверху, в боевом отделении находились шесть комендоров башни. Под нами в зарядном отделении помещались штатные гальванеры и до 35 человек башенной прислуги.
Как гальванерный старшина я тоже обязан был будить и гнать подчиненных на молитву, во время которой происходила «поверка» по башням Эта глупейшая «молитва» была обязательна для всех, и кто не выходил на нее, того ставили после обеда «под винтовку» на два или на четыре часа. Как тут не торопиться самому и не подгонять других! По первому рожку я вскочил на ноги, свернул свою койку, крикнул дневальному:
— Внизу встают ли?
— Все встают! — ответил дневальный.
Я обратился к приехавшим из отпуска:
— Вставай, ребята, пока боцман не видит!
Ребята заворошились.
— Дай поспать. Всю дорогу не спали!
— На молитву-то надо явиться!
— Хрен с ней, с молитвой — не пойдем на молитву и вставать не будем!
— Ну, глядите. Попадет, на себя пеняйте!
Взял я мыло, перекинул через плечо полотенце и пошел в носовую часть корабля умываться. Вдруг весь корабль задрожал, точно его покоробило. Я несколько опешил: что это значит? Но в следующий момент раздался такой оглушительный взрыв, что я невольно застыл на месте и не мог дальше двигаться. Свет по всему кораблю погас Дышать стало нечем Я сообразил, что по кораблю распространяется газ. В нижней части корабля, где помещалась прислуга, поднялся невообразимый крик:
— Спасите!
— Дайте же свет!
— Погибаем!
В темноте я не мог прийти в себя и понять, что же, в конце концов произошло. В отчаянии бросился по отсекам наверх. На пороге боевого отделения башни я увидел страшную картину. Краска на стенах башни пылала вовсю. Горели койки и матрацы, горели товарищи, не успевшие выбраться из башни. С криком и воем они метались по боевому отделению, бросались из одной стороны в другую, охваченные огнем. Дверь, выходившая из башни на палубу, — сплошное пламя. И весь этот вихрь огня несся в башню как раз с палубы, куда всем и надо было вырваться.
Не помню, как долго находился я в боевом отделении. От газов и жары у меня сильно слезились глаза, так что все боевое отделение башни, охваченное огнем, я видел как бы сквозь слюду. На мне то в одном месте, то в другом начал загораться тельник. Что делать? Ни командиров не видно, ни команды никакой не слышно. Оставалось только одно спасение: броситься в пылающую дверь башни, единственную дверь, которая являлась выходом на палубу. Но сил нет бросаться из огня в еще больший огонь. И на месте стоять — тоже невозможно. Тельник горит, волосы на голове горят, брови и ресницы уже сгорели.
