— Ты пробовал настоящие кокосы?
— Нет, только «Баунти». Любишь «Баунти»? — Он подмигнул.
— Да. — Мне вдруг стало легко.
— Круто, что не с этой грымзой сижу. — Максим кивнул на Санию. — А то лететь-то далеко.
— Мне показалось, ты не хотел пересаживаться…
— Поломаться нужно обязательно, чтоб не подозревали!
Я засмеялась. Оказалось, что чужая тарелка может стать наполовину твоей.
— Ты из деревни, я слышал? — Макос откинулся на спинку кресла.
— Да, — сказала я неуверенно.
— Там у вас, наверное, круто! — Он сжал ручки кресла.
— Ты чего?
— Не слышишь, что ли? Скоро взлетаем.
Двигатели набирали обороты, все вокруг загудело.
— Ну и что? — удивилась я. — Это же здорово!
— М-м-м…
— Ты что?
Самолет оторвался от земли, слегка качнувшись. Макос закрыл глаза.
— Ой!
Внутри меня все подпрыгнуло и упало на место. Мне это очень понравилось. Ощущение парения, ощущение свободы. Я уставилась в иллюминатор, наблюдая, как дома и машины превращаются в маленькие точки, а огромные поля — в смешные квадратики.
— Макос, смотри, как красиво! — воскликнула я.
Но Макос не открыл глаза. Он зашевелился только тогда, когда самолет выровнялся.
— Ты что-то бледный такой! — испугалась я. — Позвать Ольгу Эмировну?
— Она знает… — выдохнул Макос, облизывая губы.
— Что знает?
— «Что», «что»!.. Что я боюсь, — буркнул он.
— Боишься? — С того момента, как Макос со мной заговорил, во мне родилось какое-то радостное чувство. И это чувство сейчас сбилось в плотный сгусток, запрыгало внутри и прорвалось смехом.
— Не смешно! — сердито произнес Макос.
Но я не могла остановиться.
— Не смешно, — сказал он еще раз. — Не смешно, — повторил он в третий раз и тут же засмеялся сам.
— Кокосы боятся падать! — еле выговорила я сквозь смех.
— Тебе не понять, ты вон наслаждаешься! — улыбался Макос. — Ты первый раз самолетом?
— Да, а ты?
— Я уже летал. В Болгарию к родственникам. В Москву и Милан на соревнования по танцам.
— Уже летал — и боишься? Вот трус!
— Это не трусость. Это внутреннее. Ничего поделать не могу.
— А что за танцы?
— Ну, я танцор. Бальные танцы. — Макос подмигнул. Это его подмигивание было каким-то… Необычным и успокаивающим. Словно он знал, когда мне становилось не по себе, и специально подмигивал, как бы говорил: «Все хорошо, расслабься».
— Бальные!.. Здорово! — прошептала я.
Папа любил смотреть бальные танцы по телевизору, и я примерно представляла, что это такое.
— Ага, круто!
К середине полета мы уже поговорили обо всем: о полях, о клевере, о коровах и дойке, о том, как сильно Макос хочет собаку, но ему мама не разрешает, о танцах и нескольких кружках, в которые ходит Макос. При каждом легком качании самолета Макос хватал меня за руку и выдыхал:
— Падаем!
Мужчина впереди нас постоянно заказывал коньяк и скоро сильно захмелел. Мы, может быть, и не заметили бы его, если бы он не стал громко, на весь салон, требовать добавки. Стюард вежливо объяснил ему на английском, что больше нельзя, что уже достаточно. Но мужчина настаивал. В конце концов, когда стюард уже пошел прочь от пьянчуги, тот крикнул ему вслед:
— У-у-у, фашист! Фашистская морда!
Макос сжал ручку сиденья и нахмурил брови. Фашист на любом языке «фашист», и по глазам стюарда, который обернулся в сторону мужчины было видно: он понял.
Шиллер
Программа поездки была насыщенной. Организаторы запланировали много экскурсий, встреч и ничуть не меньше уроков. Немецкий в нашей группе я знала хуже всех. Мне всегда помогал Макос, если я что-то не понимала.
— Вы, я смотрю, сдружились с Макосом. — Карина подсела ко мне, когда мы ехали в автобусе в Веймар, на нашу первую экскурсию.
Я оглянулась в сторону Макоса — он оживленно болтал с немецким мальчиком, нашим ровесником, из того самого класса, который на неделю принял нас.
— Ну-у!.. — протянула я. — Да. А что?
— Ничего, он мальчик занятый. Так что ты не сильно.
— Купленный? Бумагу с правами покажи. — Отчего-то Карина разозлила меня. То ли потому, что ничего такого у меня и в мыслях не было, то ли потому, что она прочитала как раз мои самые потаенные мысли…
— Что, провинциалка, зубки прорезались?
Я не знала, что ответить.
— Смотри, провинциалка. У тебя зубки, а у нас, городских, — клыки. Так что ты не особо давай! — И Карина снова отсела к Сание.
Первым делом, доехав до вокзала Веймара, мы пешком пошли к дому Гёте.
— Любишь Гёте?
Макос взялся из ниоткуда, в тот момент, когда я размышляла: «Если я родилась в городе и прожила там четыре года, разве я деревенщина?»
— Да, — ответила я натянуто, оглядываясь на Карину.
— Шиллера больше? — Макос подмигнул.
— Шиллер мне ближе.
— Мне тоже. Слушай… — Он подставил мне локоть, предлагая взять его под руку. — С кем мне общаться, решаю только я. А ты?
— Что я?
— Ты решаешь, с кем тебе общаться, или за тебя это делает кто-то другой?
Я еще раз посмотрела в сторону Карины.
— А что, тебе комфортно общаться с провинциалкой? — спросила я, игнорируя выставленный Макосом локоть.
— Про-вин-ци-ал-ка, — произнес он, смакуя каждый звук. — Красиво звучит! Не было б комфортно общаться, не общался бы! — И он снова подмигнул.
— У тебя нервный тик? — Я засмеялась.
— Для особо упрямых — да! Что из Шиллера любишь?
— «Разбойников».
— Ух ты! Я тоже!
По дому Гёте мы с Макосом ходили без особого энтузиазма, почти не слушая экскурсовода. Только касались стен руками в каждой комнате роскошного дома, окрашенной в определенный цвет, — как бы впитывали старину в себя. Это Макос придумал. Когда все пошли в старый город, продолжая экскурсию, Макос потянул меня за руку:
— Тут рядом дом Шиллера. Пойдем?
— А как же все? Старый город?
— Мы быстро посмотрим дом Шиллера, потом пробежимся по старому городу и вернемся к автобусам. Без нас не уедут.
