Увы, в таких переделках, когда все перестает идти по плану, я тоже бывал. И не просто перестает идти по плану – начинает идти по плану, который выстроил не ты. Это хуже всего. Значит, ты не просто проиграл, а проиграл кому-то, тебя переиграли, кто-то знал, что будешь делать ты, и сделал ход первым, значит, кто-то умнее и быстрее тебя. Значит, ты – худший. Я это кошмарное ощущение помню хорошо.
Это самая страшная ошибка, которую только может допустить оперативник. И именно ее допустил в тот день Вершинин. Эта ошибка – грубое непонимание, с врагом какого уровня имеешь дело. Нет большей глупости, чем недооценивать своего врага или считать его идиотом. Вот тогда обязательно идиотом станешь сам, и очень быстро. Я уже давно завел для себя это твердое правило: кем бы ни был твоей соперник, всегда старайся видеть в нем человека не только равного тебе, но много высшего, чем ты. В первый миг это, вероятно, покажется унизительным. Но вскоре ты убедишься, что подобный подход дает огромное преимущество, и тогда узнаешь радость победы. Если же не станешь его исповедовать – узнаешь позор.
События вышли из-под контроля. Теперь Вершинину предстояло ощутить уж точно не радость победы. События устремились туда, куда устремляются, когда их никто не контролирует, – к хаосу, к катастрофе.
* * *
Через минуту большой джип, сорвав с петель металлические ворота, ворвался на стадион и, не снижая скорости, помчался по беговой дорожке, выбрасывая из-под колес гравий и выплевывая из окон длинные пулеметные очереди. Не дождавшись какой-либо команды Вершинина, привлеченный им к операции отряд спецназа в ответ открыл по джипу огонь короткими автоматными очередями. Теперь на стадионе начался не просто хаос, а настоящий бой.
А Вершинин смотрел на все происходящее, как на последний день Помпеи или как на последний день своей работы в Управлении и вообще – в правоохранительных органах. Но он не чувствовал ужаса от того, что, скорее всего, его карьера раз и навсегда закончена. Вообще ничего не чувствовал. С ним в этот момент случилось самое страшное, что только может случиться с оперативником, не считая смерти, конечно.
* * *
Это был момент полной растерянности. Кто угодно может проявить растерянность, но только не человек с оружием в руках, который привел кучу своих товарищей на бойню. Такие вещи я считаю непростительными. Это не просто ошибка, это череда ошибок. И с Вершининым все это произошло в первую очередь потому, что много лет он культивировал в себе «крутого», что, кстати, присуще отнюдь не только оперативникам и силовикам, но и политикам, и даже звездам кино. А потом, рано или поздно, получается так, что на любого «крутого» находится другой «крутой», чаще – еще более «крутой». Хорошо, если все кончается простым падением с воображаемого пьедестала, бывает и намного хуже. Вот политик и тиран Саддам – каким был «крутым», а упасть все равно пришлось. Сначала с пьедестала, потом – с виселицы. Когда человек считает, что он «крутой», он влюблен в себя. Но почему-то весь остальной мир скоро перестает разделять эту любовь. Тогда наступает время позора и возмездия. Позор и возмездие – вот два слова, которые обязательно должен помнить каждый «крутой».
* * *
Спецназовцы уже неслись на поле с верхних ярусов трибуны, когда дымящийся, изрешеченный ими джип намертво впечатался в рекламный щит, поставив собой жирную точку в длинном спортивном девизе, призывавшем: «Быстрее! Выше! Сильнее!» Когда они высыпали на поле, произошло то, что майор Вершинин не мог вообразить себе даже в самом кошмарном сне.
Наперерез спецам, как по команде невидимого тренера, ринулись футболисты в красной форме. В полном составе. В следующую минуту на поле разгорелось настоящее рукопашное ристалище. Облаченные в каски и надежную защиту, с той и другой стороны, участники этой жуткой рукопашной напоминали средневековых ландскнехтов, а все происходящее на поле здорово смахивало на какую-нибудь Грюнвальдскую битву. Любителям реконструкций исторических сражений и радикальным «толкиенистам» было на что посмотреть.
«Мне пипец, – коротко и честно подумал Вершинин. В последнее время ему уже несколько раз приходилось мысленно так говорить себе, но только теперь это выглядело не преувеличением, а констатацией факта. – Я сплю. Да, слава богу, сплю. Но почему мой сон снимает на камеру Опер?»
А тот действительно снимал все происходящее на камеру, думая в этот момент: «Это ж раз в жизни бывает! Увидеть такое – и можно умирать. Какой кадр! Бетонный «Оскар»!»
Через миг Вершинин просто закрыл глаза. Не было сил смотреть на весь этот ад.
* * *
На основании анализа всех событий, предшествовавших операции на стадионе, а также хода самой операции считаю, что есть все основания подозревать майора Вершинина в прямой или косвенной связи с группировкой Седого. Прошу разрешения на полный доступ ко всей служебной, финансовой информации и документации, с которой работал или к которой имел отношение Вершинин за весь период своей работы в Управлении. Также считаю необходимым вести прослушку всех телефонных разговоров Вершинина, запросить имеющиеся записи его разговоров в период работы в Управлении и записи принятых и отправленных эсэмэс. Кроме того, считаю необходимым установить наблюдение за членами семьи Вершинина, произвести выборочную прослушку их телефонных разговоров и в неофициальном порядке получить историю болезни жены Вершинина, которая, по неясным причинам, уже длительное время находится в больнице.
Все указанные материалы изучу лично, в привлечении помощников и аналитиков пока не нуждаюсь.
О результатах своего расследования сообщу в рабочем порядке.
* * *
Все рухнуло. Мысли больше не хотели выстраиваться по полкам, наоборот, словно издеваясь над ним, валились одна на другую, превращаясь в нагромождение неубедительных фактов и жалких аргументов.
Четверо раненых. Один – в критическом состоянии. Это врачи так осторожно говорят – в критическом состоянии. А на самом деле он, сотрудник Управления, один из двоих, отправленных Вершининым на встречу со Скалой и Щукой, стоял одной ногой на том свете – с той минуты, когда на стадионе в него выстрелил снайпер. Выстрел был безупречный, в сердце. Спасло ему жизнь то, что он находился в движении, а это всегда доставляет проблемы снайперу.
И все же он попал. Но пуля прошла в пяти миллиметрах от сердца. Пятью миллиметрами – всего! – правее, и она ударила бы в стенку сердца, в результате – внутреннее кровотечение и смерть в течение последующих тридцати секунд. Но эти тридцать секунд его миновали. И теперь у него все еще шли минуты и часы случайно спасенной жизни. В отделении реанимации. И Вершинин чувствовал каждый этот час и даже каждую эту минуту. Он много раз звонил в больницу, его голос уже узнавали и раздраженно отвечали:
«Ну что вы звоните каждые десять минут?! Какие могут быть новости, вы думаете, что говорите?! Состояние прежнее. Стабильно тяжелое. Не звоните так часто, отвлекаете только. Будут новости, узнаете».
Вершинин тоже злился в ответ. Ну что это значит? – стабильно тяжелое? Звучит как-то издевательски. В какой-то момент он даже усмехнулся. Пожалуй, так можно сказать о нем, о всем последнем периоде его жизни и работы, обо всем, что с ним в последнее время происходило: стабильно тяжелое состояние.
