Второй случай произошел на уроке Закона Божьего. К нам прибыл новый священник — преподаватель и в то же время служитель нашей училищной церкви. Урок Закона Божьего начинался с молитвы, а заканчивался прощальным приветствием отца церкви: «Прощайте, братия…» Мы стоя отвечали: «До свидания, батюшка!»
Однажды я без всякого злого умысла ответил: «Аи revoir[9], батюшка!» Как я ни объяснял идентичность прощального приветствия, снова я оказался без обеда. Пришлось объясняться с директором, он от души хохотал. Но в кондуите появилась новая запись о том, что непочтительно отнесся к начальству, да еще вдобавок «к духовной особе»…
В начале июня я сдал последний экзамен, и наконец в моих руках аттестат зрелости — свидетельство об окончании шести классов реального училища. Насколько помню, средний балл по всем предметам у меня был 4,3. Такой балл получили еще два учащихся, у остальных балл был ниже. Приятно было покинуть училище, где в последние годы я чувствовал себя словно заточенным в «бурсе».
Мне хотелось поступить в Екатеринбургское реальное училище, чтобы окончить дополнительный седьмой класс. По приезде на Симский завод я отправил в Екатеринбург свое прошение и аттестат зрелости. К 15 августа вместе с моим дядей я прибыл в Екатеринбург, а 16-го зашел в училище. Каково же было мое удивление, когда в списке учеников седьмого класса я не нашел своей фамилии. На интересующий меня вопрос инспектор довольно грубо ответил, что он не обязан объяснять, по какой причине меня не приняли. Поделившись горем с дядей, я попросил его сходить к директору. Нужно сказать, что Екатеринбургское реальное училище резко отличалось от Красноуфимского: в нем учились дети богатых родителей — состоятельных горных инженеров и чиновников. Директор училища, говоря дипломатическим языком, был персона грата, и не так-то легко к нему попадали на прием. Однако дядя все же добился приема. Директор ему заявил, что у меня плохая характеристика, присланная из Красноуфимского училища. Кондуит сыграл свою роль.
Дело складывалось плохо. Недоучкой быть не хотелось, и вот пришла мысль поехать в Пермь. Здесь в реальном училище инспектором классов работал Смирнов, знавший меня по Красноуфимску. Дядя одобрил эту идею, и я, не теряя времени, поехал в Пермь, забрав из Екатеринбургского училища свои документы.
В Перми я объяснил Смирнову свои злоключения и просил принять меня в училище, причем ничего не скрыл из своих проступков, занесенных в мой кондуит. Смирнов обещал поговорить с директором. Через десять дней меня вызвали к Смирнову. Он объявил мне решение педагогического совета реального училища, утвержденного директором: меня приняли в седьмой класс училища, но с условием жить в общежитии, как в Красноуфимске.
Колебаться не приходилось. От души поблагодарив Смирнова, я переехал в пансион. Меня вызвал к себе директор Дмитриевский. Он был в чине действительного статского советника, то есть гражданского генерала. Этот гуманный педагог взял с меня слово, что я буду вежлив и почтителен к начальству, а затем разъяснил, что только постоянный контроль над моей жизнью в общежитии послужит гарантией того, что я сдержу свое слово. Тут уж было не до бунта, тем более что прожить под контролем мне придется только одну зиму. Пансион по своему укладу жизни был менее буйной «бурсой», чем в Красноуфимске, и снова в нем я оказался самым старшим. Вскоре у меня появилась своя комната, а так как ни в какие дрязги малышей я не вмешивался, то получил известную свободу и вне общежития. Программа 7-го класса предусматривала главным образом повторение и некоторое расширение курса математики, физики, химии, истории, географии, русского и иностранных языков, которые я изучал в Красноуфимске. Преподавательский состав показался мне гораздо сильнее, чем в Красноуфимском училище.
Особенно вспоминается преподаватель математики Торопов. Он имел свои учебники и отличался строгостью. Его ученики действительно знали математику. Никто из них на конкурсных экзаменах в высшие технические учебные заведения Москвы и Петербурга по математике не проваливался.
Проучился я у Торопова одну зиму. Много лет спустя, при поступлении в Академию Генерального штаба, я почувствовал силу тороповской закваски: экзамен по всем разделам математики я сдал на «отлично», получив 12 баллов.
Учиться в седьмом классе было сравнительно легко. По вечерам, однако, я располагал свободным временем. Начальство пансиона не запрещало ходить в театр, и я заделался настоящим театралом. Хотя Пермь и называли «деревянной», она по культурным запросам стояла выше Екатеринбурга. В Перми с успехом шла опера, в Екатеринбурге предпочитали оперетку, и выше этого вкусы зрителей не поднимались. Театр я посещал часто. За зимний сезон 1899/1900 года мне удалось пересмотреть немало опер. Состав труппы был неплохой. Городская дирекция принимала в труппу артистов только после дебюта. Если артист или артистка проваливались или холодно принимались публикой, то контракта с ними уже не заключалось. Я сам не раз освистывал незадачливых дебютантов.
Подходила весна. Как она хороша в Перми с белыми ночами, с полноводной и могучей Камой, с лихорадочной работой на пристанях и «бегающими» вниз и вверх по реке пароходами! Однако приближалась серьезная пора — выпускные экзамены. Они обставлялись с известной строгостью со стороны Оренбургского учебного округа. Все темы для письменных работ по русскому языку и математике присылались в запечатанных конвертах из Оренбурга. Никто в училище не знал этих тем. Обыкновенно сам директор в присутствии учеников и экзаменационной комиссии вскрывал перед началом экзамена пакет. Первым был письменный экзамен по русской литературе. Нам выдали особую бумагу, особые ручки с перьями. С собой в класс запрещалось приносить тетради, ручки, книги.
Моим тогдашним сотоварищам, конечно, было трудно понять мое решение идти в военное училище. Дело в том, что я окончил реальное училище, как уже отмечал выше, со средним баллом 4,3. С таким баллом обычно шли в высшие технические учебные заведения. В военные же училища, по общему представлению, шла слабая по теоретической подготовке молодежь. На пороге XX века такое мнение о командном составе армии было довольно распространено. Поражение царской армии в Русско-японской войне явилось жестоким, но хорошим уроком. Не будь Русско-японской войны, царская армия была бы скорее и сильнее разбита германской армией, но об этом речь впереди.
Итак, весной я достиг основной цели — закончил среднее образование. Поблагодарив Смирнова, поддержавшего меня в критические дни моей кондуитной неблагонадежности, я покинул Пермь и направился к своим родителям, переехавшим в начале 1900 года из Симского завода в город Белебей Уфимской губернии. Поведение мое в седьмом классе в течение года было безупречным, и я окончательно освобождался от всемогущей власти кондуита.
Мерно постукивали колеса железнодорожного поезда, мчавшего меня по Уралу в Белебей, а в голове теснились мысли о новом избранном мною пути.
Что-то должно было принести будущее — вот вопрос, над разрешением которого в то время работал мой мозг.
ГОД ДОМА
Белебей тех времен был маленьким уездным городом с двумя тысячами жителей. Больше половины из них — татары и башкиры. Русские занимались торговлей и служили учителями. Очень немногие русские вели сельское хозяйство на пригородных землях. Одним словом, город был сельского типа. Жители уезда были смешанного состава: наряду с башкирами и татарами было много русских, украинцев, выселившихся на плодородные, богатые черноземом земли. Уезд занимался главным образом севом пшеницы, которая давала хорошие урожаи. Уроженец гор, теперь я попал в степь, которая имеет также свои прелести. Большой простор степей с их луговыми травами и ковылем создавал заманчивые картины русской природы.
