— Ему разбили голову, — добавляет Симмах.
Жизнь как будто тотчас покинула Порфирия. Он садится на край бассейна и прячет лицо в ладонях.
— Он был жив и здоров, когда мы с ним расстались.
— Почему ты там был?
— Август приказал ему написать какую-то хронику. Я дважды служил префектом Рима, может, вы помните? Он хотел проверить некоторые факты, касающиеся моей службы.
— Какие именно?
— Его интересовали памятники, которые воздвиг Константин. Арка, которую Сенат построил в его честь. Незначительные подробности.
— Он был чем-то напуган? Может, что-то указывало на его беспокойство?
— Конечно, нет.
— Секретарь Александра сказал, что у него был футляр для документов. Ты помнишь его?
— Да… нет… — Порфирий снова роняет голову. — Я не помню.
Я вытаскиваю полученное от Константина ожерелье.
— Кто-то из вас двоих узнает эту вещь?
Вопрос заставляет обоих посмотреть на меня, однако ни тот, ни другой не выдает истинных чувств. Оба прекрасно вышколены придворными нравами. С тем же успехом я мог бы оторвать головы их матерям, и они при этом не моргнули бы и глазом.
Порфирий встает и подходит ко мне, чтобы лучше рассмотреть ожерелье.
— Знак напоминает мне императорскую монограмму. Но я не уверен.
Он прав. Монограмма Константина это буква Хи, наложенная на букву Ро:. Монограмма этого ожерелья немного не такая, здесь две буквы слиты воедино: —. Как я сам сразу этого не заметил.
— Ты не видел в библиотеке никого, кому оно могло бы принадлежать?
Порфирий качает головой. Симмах хмурится.
— Женщин в библиотеке не было, — говорит Порфирий.
— Но было много христиан. — Симмах стоит у черты, где солнце смыкается с тенью. Одна половина его лица светлая, как золото, вторая темная. — Евсевий из Никомедии. Софист Астерий. Какие-то священники и их прихлебатели.
— Мог ли христианин убить своего единоверца?
Я в первый раз слышу, как Симмах смеется. Звук не слишком приятный — как будто на каменоломне распиливают мрамор. Отсмеявшись, он отхаркивает из горла мокроту и произносит:
— Может ли сова ловить мышей? Философ Порфир очень точно сказал: «Христиане — это темная и злобная секта». Тридцать лет назад мы были готовы уничтожить их всех. Если бы я хотел убить Александра, то сделал бы это еще тогда, и меня назвали бы героем. Теперь же колесо истории повернулось. Они убили собственного бога — есть ли что-то такое, на что они не способны, лишь бы сохранить свои привилегии?
Еще один приступ смеха.
— Они же римляне.
Глава 7Йорк, наши дни
Город стоял на горе в месте слияния двух рек. В самой высокой точке возвышаются квадратные башни кафедрального собора. Его окружают высокие стены. В свое время они встали мощным заслоном на пути пиктов, викингов, норманнов и шотландцев, но в наши дни не способны противостоять потоку уличного движения, что течет через городские ворота. На противоположном берегу, там, где когда-то были преуспевающие верфи и складские помещения, теперь тянутся ряды офисов и модных сетевых кафе и ресторанов.
Эбби сразу, как только сошла с поезда, прибывшего с вокзала Кингз-Кросс, почувствовала разительное отличие от Лондона. Лондон был теплым и тесным от постоянного соприкосновения десятка миллионов человек, живущих буквально бок о бок. Здесь же от холода у нее сразу раскраснелись щеки. Туман оставлял на лице капли влаги, а нависшие над головой облака обещали неминуемый ливень.
Она вышла из вокзала и под мелким дождем зашагала в город через проем в стене, пробитый для того, чтобы пропустить сквозь него участок объездной дороги. Снаружи притулились несколько надгробных памятников, словно пойманных в ловушку временем и кольцевой дорогой. Мост и гора привели Эбби к величественному памятнику Средневековья — кафедральному собору. Он был возведен для того, чтобы поражать воображение, и даже теперь возвышался над городом как некий гость из инопланетной цивилизации.
Туристический сезон уже заканчивался, но перед собором все равно толпилось немного зевак. Уличный музыкант играл на открытом пианино рэгтайм. Человек, одетый римским легионером, зазывал туристов, приглашая их сфотографироваться вместе с ним. Позади них, никем особо не замечаемый, задумчиво разглядывая сломанный меч, на троне восседал бронзовый император, слегка позеленевший от времени
Дождь тем временем усилился. Эбби вытерла капли со лба и с удивлением отметила, что волосы сильно намокли. Ее тело как губка впитывало падающую с небес влагу.
Позади собора раскинулся лабиринт мощенных брусчаткой улочек, переулков и тупичков, вдоль которых тесно лепились друг к другу высокие, узкие дома. Здания из коричневого кирпича, по всей видимости, были построены лет сорок назад, однако каким-то образом все еще подчинялись древней планировке улиц. Некоторые из них имели узкие, заостренные дверные проемы, над которыми нависали причудливые освинцованные козырьки. Эбби втиснулась в такой дверной проем дома под номером 36 и позвонила в звонок.
Дверь приоткрылась на несколько дюймов, насколько позволяла цепочка, и в щель выглянула невысокая женщина. Розовая кофта. Морщинистое лицо. Темные волосы с проседью собраны в свободный узел.
— Вы Дженни Рош? — спросила Эбби и вздохнула: — Вы сестра Майкла Ласкариса?
Женщине не нужно было ничего отвечать. Эбби поняла это по ее глазам, таким же ярким и живым, как у Майкла, правда, немного угасшим. Сказывались прожитые годы и недавняя потеря.
— Меня зовут Эбби Кормак. Я была с Майклом… Я знала его в Косово. Я была с ним, когда… Извините, что пришла, не позвонив заранее, но я не могла…
Женщина не слушала ее, даже не смотрела на незваную гостью. Взгляд ее был устремлен за плечо Эбби, на улицу и на дождь.
— Вы пришли одна?
— Да, но почему вы?..
— Будет лучше, если вы войдете.
Было трудно представить Дженни сестрой Майкла. Майкл был смелым, бесшабашным экстравертом. Дженни казалась хрупкой и удручающе серьезной. Если Майкл был неисправимо склонен к хаосу, то Дженни содержала свой дом в образцовом порядке. Эбби села на розовый диван, накрытый полиэтиленовой пленкой, и принялась отпивать чаи из тонкой фарфоровой чашки. Каждый квадратный сантиметр поверхности стен занимали фотографии в рамках. С них безмолвно смотрела целая конгрегация. Дети в шортах и цветастых платьицах, заснятые на летних каникулах. Патлатые подростки со смущенными улыбками. Гордые и счастливые взрослые с младенцами на руках. Интересно, кто это такие, подумала Эбби. В этом сверкающем чистотой доме ничто не говорило о присутствии детей, да и Майкл никогда не рассказывал ей о родственниках. Он всегда производил впечатление человека, привыкшего жить на широкую ногу, хотя, судя по этому скромному жилищу, в подобное было трудно поверить.
