Он изучал лежавшие перед ним бумаги.
– Вы о записях сэра Мармиона? – спросил я, продолжая заниматься своим обычным делом – переписывать его вчерашние заметки.
Мы вернулись в кабинет; он сидел за большим письменным столом, я же устроился за старинным секретером с откидной крышкой.
– Просто уйма бумаг. – Холмс положил ладонь на папку и покачал головой. – Я потрясен его основательным подходом, особенно в том, что касается душевнобольных. Признаюсь, мне не всегда понятны его выводы в отношении этих несчастных, но я верю, что найду ответ.
Он отодвинулся от стола и вытянул ноги.
– Господи! Уже час дня! Как быстро летит время.
– Совершенно верно, сэр, – согласился я, чувствуя, что тело мое немного одеревенело. – Вы помните, что у вас в половине третьего назначена встреча?
– С немцами. – Холмс склонил голову, словно смиряясь перед неизбежностью. – Это будет непросто. Если бы ее величество и кайзер не состояли в столь близком родстве…[7]
– Ничего не попишешь, – усмехнулся я, будто лишь Майкрофту Холмсу было под силу изменить подобное положение вещей.
– Вероятно, – нехотя согласился Холмс, – однако это ставит нас в довольно затруднительное положение.
Он встал и начал расхаживать по комнате.
– Боюсь, Саттону придется прогуляться в клуб вместо меня. Немцы так скоро нас не отпустят. – Холмс опустил голову. – Еще шесть спектаклей, – добавил он, имея в виду «Макбета».
– Один сегодня вечером, два – завтра, затем три пустых дня и, наконец, еще три представления, – сказал я, заметив, что подцепил от Саттона театральное словечко – «пустой день» (так называют дни, когда нет спектаклей).
– В каком-то смысле жаль, но, видимо, так надо.
Холмс прошелся по кабинету и остановился перед камином, чтобы погреться: за окном был унылый ноябрьский день.
– Он получил отличные отзывы. Меня опять тревожит, что по моей милости он многое упускает.
– Вы ведь с ним это обсуждали, не так ли? – сказал я, мечтая, чтобы Тьерс подал свежезаваренного чаю. Тот, что мы с Холмсом пили утром, давно остыл.
– Конечно, – ответил Холмс, – и Эдмунд заверил меня, что вполне доволен ролью моего двойника и костюмера, но когда я думаю о его способностях, то спрашиваю себя: понимает ли он, сколь велик его дар?
– Раз он доволен, то почему вы сомневаетесь в его решении? – спросил я, тоже вставая и разминая затекшие мускулы. – Ваши заметки почти готовы.
– Хорошо.
Холмс подошел к секретеру и взглянул на стопку сложенных мною листков.
– Отличная работа, как всегда, дорогой Гатри.
– Я должен был закончить ее три часа назад, – заметил я.
– Утром нам немного помешали, – напомнил Холмс. – Надеюсь, что юный курьер выживет. Он не должен поплатиться жизнью.
– Если за этим стоит Братство, то чужая жизнь для них – разменная монета.
– Мы с вами это знаем, Гатри. А курьер не знал. Он явился сюда, не подозревая об опасности. Возможно, это моя вина.
Холмс подошел к дверям, чтобы позвать Тьерса.
– Вы разбудите Саттона, – предупредил я Холмса.
Актер спал на кушетке в гостиной. Шторы там были задернуты – не только от солнца, но и для того, чтобы скрыть Саттона от посторонних глаз, если за квартирой все еще наблюдают.
– Надеюсь, что нет, – сказал Холмс, закрывая дверь. – Немцы. Что вы приготовили для встречи?
– Копии всех недавних договоров и соглашений между нашими правительствами, – ответил я, указывая на папку, лежавшую на второй полке секретера, – а также всю корреспонденцию, относящуюся к этому визиту, за исключением конфиденциальной переписки, разумеется.
– Разумеется, – подтвердил Холмс, сдвигая широкие брови.
Больше всего его беспокоило, что кайзер и королева могли иметь об этих делах собственное представление, о котором он ничего не знал.
– Что ж, соберите все документы, Гатри. И наденьте фрак. Кажется, он висит в шкафу рядом с парадной дверью.
Я часто оставлял свой фрак здесь, чтобы лишний раз не ходить за ним на Керзон-стрит.
– Да. А манжеты и воротничок только что из стирки, – улыбнулся я. – Скоро буду готов.
– Хорошо. Перекусим, а потом вызовем Гастингса.
Холмс убрал бумаги сэра Мармиона в папку и отдал ее мне.
– Перед уходом обязательно убедитесь, что они надежно заперты.
– Сию минуту, – ответил я, поместив папку над немецкими документами. – Сделано.
– Очень хорошо.
Он снова позвал Тьерса, на этот раз не так громко:
– Принесите чай, холодное мясо и горчичный соус.
– Сейчас, сэр, – ответил Тьерс.
– Ах да, Тьерс, вы поедете в лечебницу справляться о курьере?
– Поеду, сэр.
– Вам надо вымыть руки, – сказал Холмс, обращаясь ко мне. – Идите же, будьте умницей. Я буду переодеваться.
Я понимал разницу между советом и приказом и сделал, как мне велели.
Вернувшись в кабинет с чистыми руками, я увидел, что Тьерс уже поставил на стол поднос и принес чайник со свежезаваренным чаем. Я сел и хотел налить себе чаю, но тут раздался стук в дверь. В следующее мгновение в комнату вошел Эдмунд Саттон. Его светлые волосы были растрепаны, как у мальчишки, долговязая фигура облачена в пестрый халат.
– Добрый день, – сонно пробормотал он.
– Чаю хотите? – спросил я и, не дожидаясь ответа, стал наливать ему чашку. – Только что заваренный.
– Замечательно. А я бы и не заметил. Как там курьер?
– Его увезли в лечебницу вскоре после того, как вы пошли спать.
Я протянул ему чашку и указал на сливочник.
Он добавил в чай сахар и молоко, уселся на стул, стоявший у секретера, и вперил в стену пустой, невидящий взгляд.
– Он был жив?
– Да. Тьерс ушел справляться о его состоянии, – сообщил я и сделал глоток; чай оказался очень горячим и приятно согревал. – Мы тоже скоро пойдем.
Саттон кивнул:
– А я в обычное время совершу традиционную вылазку в клуб и быстро вернусь обратно. Мне нужно, чтобы Гастингс отвез меня в театр. Не хочу опоздать к началу представления.
– Разумеется. Не представляю, чтобы Холмс отказал в такой просьбе. – Я вздохнул и сделал еще один глоток. – Какой длинный предстоит день!
– Немцы, да?
Саттон уже успел проснуться. Его голубые глаза теперь смотрели осмысленней, а голос звучал громче:
