Наконец, стол был основательно опустошен, и Орлов в радостном настроении потребовал музыканта. Спустя минуту в залу стремительно вошел худощавый юный скрипач, в белом артистическом сюртучке, с изящным бантом на шее и в высоких тирольских башмаках. Напудренный парик оттенял его живые темные глаза, в которых был заметен не по возрасту грустноватый блеск и зрелый ум. Он коротко поклонился немногочисленной публике и приготовился играть.
– Кто сей вьюноша? – полюбопытствовал Орлов.
– Моцарт. Он недавно вернулся из Италии, где концертировал, а нонеча служит в Зальцбургском аббатстве. Талантлив отменно! Несмотря на раннюю молодость, насочинял несколько опер и симфоний, уйму сонат. Мне рекомендовали его австрийские друзья.
– Я о нем наслышан, князь, но не наслушан, – скаламбурил Алексей Григорьевич и, уловив за спиной оживление сотоварищей, сел глубже в тяжеловесное, с инкрустированными ручками кресло.
Дождавшись тишины, юноша уверенно коснулся смычком струн, и с первых нежнейших звуков Орлова точно придавило к спинке кресла неведомой воздушной волной. Замерев, он тотчас отдался всей душой этой изумительной по красоте мелодии скерцо. Скрипка в руках виртуоза как будто обрела способность говорить, изъясняться на языке, понятном любому человеку. Перед глазами вставали цветные, чудесные картины, неожиданно возникали черты любимых женщин и дорогих сердцу братьев, пейзажи родины, морские просторы и цветущие луга…
Голицын исподволь наблюдал за одним из самых влиятельных людей государства Российского, чье имя вызывало у одних восхищение и трепет, а у других ненависть. И с удивлением отмечал, насколько чувствителен этот бесстрашный вояка к скрипичной музыке, хотя и раньше примечал, что у Алехана, как звали Алексея Григорьевича при Дворе, сентиментальное и на редкость отзывчивое сердце…
Бурные аплодисменты и возглас «браво» вернули Орлова на грешную землю, он вздернулся и выдохнул:
– Пробрало до нутра! Надо забрать его в Россию. Я немедленно напишу Шувалову, главе Академии изящных искусств, чтоб денег на сей случай нисколько не пожалел!
– Боюсь, сделать это будет затруднительно. У юного чародея концерты расписаны на год вперед. К тому же он связан обязательствами перед аббатом. А сей богослужитель, как известно, чрезвычайно неуступчив. Однако в дальнейшем поездка в Россию вполне возможна.
Моцарт погасил улыбку, повременил и энергичным жестом бросил смычок на струны, громко начав и тотчас оборвав музыкальную фразу. Это произведение было полно грусти и безотчетной тревоги, и рождало в воображении утраченное. Орлов, вспомнив зарево пожара над Чесменской бухтой, освещенные огнем лица брата Федора и адмиралов, час славы и великой печали по погибшим русским матросам, полыхающую вражью флотилию, по-звериному страшный рев тысяч сгорающих турок, и ощутил, как сорвалось, застучало сердце. Видно, надо пройти через испытания, чтобы в эти минуты музыки осознать, что ничего нет хуже и бессмысленней войны и гибели людей…
Затем Моцарт снова играл мажорные пьесы, импровизировал на темы итальянских мелодий. И восхищенные зрители одаривали его рукоплесканиями. Между тем этот самородок, по всему, крепким здоровьем не отличался. К окончанию концерта воротничок его рубашки стал мокрым от пота, на лицо легла тень усталости. Музыка, так легко рождавшаяся под руками, окончательно лишила его сил.
Орлов, подав Крестенеку условный знак, захотел познакомиться с музыкантом. В беседе выяснилось, что он владеет и другими инструментами. Поток любезных слов посла и его гостя генерала произвели на артиста доброе впечатления, он отвечал благодарными полупоклонами и улыбками. Но предложение выступить в России Моцарт сразу же отклонил, отшутившись, что боится лютых морозов и гуляющих по городским улицам медведей. И тут же серьезно пояснил, что его гастролями ведает только отец, также известный маэстро. Крестенек подоспел вовремя, и граф Орлов вручил чудесному композитору и скрипачу увесистую пачку ливров.
Возбужденное настроение не оставляло Орлова и после, когда осматривали коллекцию картин, приобретенных Дмитрием Михайловичем, а затем уединились в кабинете. Похаживая вдоль окна, затянутого портьерой, гость сбивчиво рассуждал:
– Прежде я считал занятие музыкой безделицей. Меня волновал только звук армейского рожка и походной трубы. Хотя в детстве, помнится, нравилось, как поют девки протяжные песни. Да и в церкви не раз плакал, слушая хоры… Новая музыка возникает! Взять этого Моцартенка, мальчишку. Откуда он взялся? Как мог напридумывать такие волнительные мелодии? И при том еще – виртуозно владеть скрипкой!
– Божий промысел, – заметил Голицын. – Другого объяснения нет.
– Или наши молодые композиторы Березовский и Бортнянский… Первый в Болонской академии музыки триумфатором стал, а второй и доселе в Италии обучается. Вот вспомните мои слова: они оба возвеличат музыку российскую! И талантливы, и патриоты… Мне Дмитрий Бортнянский был верным помощником. Через маркиза Маруцци, нашего представителя в Венеции, пригласил я его к себе и прямо сказал, что потребен он как переводчик на секретных переговорах с греками и сербами. И он тотчас включился в борьбу. Пять лет с лишком минуло, а помнится явственно… Всего обременительней тогда было начинать, тропы нащупывать…
– До войны с Портой я в Париже службу нес. В пекле недругов. Версальский двор, Людовик ХV и герцог Шуазёль, как известно, и были подлинными зачинщиками этой войны. Они интриговали против нас и в Польше, и в Швеции, и в Порте. Ради чего? По мнимой причине прихода русских товаров в Левант. Но левантийская торговля на шестьдесят процентов принадлежит самой Франции. Соперница ей лишь Англия. Шуазёль, однако, выбрал в жертву нашу державу. И преподло заигрывал с Австрией и Пруссией, чтобы вовлечь их в сговор против Екатерины Алексеевны…
– Я не знал, что англичане дружественны нам, когда предложил матушке государыне ударить по туркам с моря. Мы с братом до войны выехали в Европу лечиться, да и застряли! – Орлов усмехнулся, устало сел в кресло напротив. – Англичане, вестимо, взяли нашу сторону ради своей выгоды. Ежели бы мы, – не приведи господь! – преклонились Порте, то Людовик ХV в союзе с Испанией и Неаполем мог рассчитывать на возвращение Канады, отвоеванной лондонским двором. Французы задабривали подарками, поддерживали Стамбул, совращали Вену, помогали барским конфедератам, чтобы затруднить наши действия. То, что Мария-Терезия и ее сын, австрийский правитель, держатся нейтралитета, это ваше достижение, князь!
– Вы переоцениваете, Алексей Григорьевич! Нейтралитет Австрии обусловлен разделом Польши. Полученная Галиция – лакомый для здешнего монарха кусок. Хотя она – исконная славянская земля. Признаться, я всегда ставлю пред собой одну задачу: сохранить между нашими странами мир. Много раз бывали мы и противниками, и союзниками. В данный момент никто не сомневается в сильной австрийской армии. И это удерживает в Европе равновесие.
– Каждый из нас служит во благо Отечества по-своему: я на морских просторах воюю с османами, а вы – в лабиринтах дипломатии. Как можно не оправдать доверия государыни?
