Повернувшись боком, чтобы проскочить между двумя стражами порядка, я исхитрился бросить взгляд назад и увидел, что трещина свернула налево по улице, от оперного театра в моем направлении. Люди ее толком не замечали, зачарованные светом горящего здания, стены которого были теперь охвачены бледно-сиреневым пламенем. Сама трещина оказалась больше, чем показалась вначале, более того, это были на самом деле две трещины, то и дело пересекающие друг друга, одна источала горячий золотистый свет, другая открывала всепоглощающую тьму, словно засасывающую свет внутрь себя. При каждом их пересечении темноту взрывали снопы золотых искр и дрожала мостовая.
Я миновал патрульных, закрутившись от столкновения, прыгая на одной ноге, дабы сохранить равновесие. Трещина прошла под каким-то старичком, которого я сбил с ног. Более того, она прошла сквозь него, и там, где темное скрестилось со светлым, что-то сломалось. Из каждой точки пересечения пошли трещины поменьше и мгновенно охватили беднягу, и он в буквальном смысле слова взорвался. Красные куски мяса взлетели в небо, горя в полете, да так жарко, что немногие из них упали обратно наземь.
Что бы там кто ни говорил касательно бега, главное — перебирать ногами как можно быстрее, словно земля внезапно воспылала желанием ударить вас. Ну, в общем, примерно так оно и было. Я рванул так, что на этом фоне я же, утром удиравший от собак, мог и вовсе считать себя застывшим на месте. Позади меня продолжали взрываться люди, через которых прошла трещина. Я перескочил телегу, которая тут же бабахнула, и куски горелого дерева посыпались на стену, когда я нырнул в открытое окно.
Я вскочил на ноги. Судя по запаху, да и не только, это был бордель такого низкого пошиба, что я даже не знал о его существовании. В темноте корчились тени, когда я промчался по комнате, сбив по дороге лампу, прикроватный столик, комод с зеркалом и какого-то коротышку с чубом, прежде чем разнести в щепки ставни заднего окна, выбираясь наружу. Позади меня в комнате вспыхнул свет. Я перелетел через проулок, затормозил о противоположную стену и понесся дальше. Окно, из которого я выпрыгнул, разлетелось на куски, все здание раскололось. Две трещины, светлая и темная, вились у меня за спиной, набирая скорость. Я перескочил дрыхнущего в проулке опиомана и продолжил путь. Судя по звуку, секундой спустя трещина излечила его от пагубного пристрастия навсегда.
Второе правило бега — смотреть только вперед. Впрочем, иногда следовать всем правилам просто не получается. Трещина притягивала меня, и я бросил еще один взгляд назад.
Бум! Сначала я решил, что врезался в стену. Я глотнул воздуха, чтобы бежать и кричать дальше, и дернулся было, но оказалось, что стена держит меня. Два огромных кулака, на одном из которых была перевязана рана, вцепились в куртку у меня на груди. Я поднимал глаза выше и выше — и наконец обнаружил, что смотрю в светлые глаза Снорри Снагасона.
— Что…
Времени для слов у него не было. Трещина пробежала сквозь нас. Я видел, как черная полоса прошла сквозь норсийца, видел зигзагообразные линии у него на лице, кровоточащую тьму. В тот же миг что-то горячее и ослепительно яркое пронзило меня, наполняя светом, и мир померк.
Зрение мое прояснилось как раз вовремя, чтобы увидеть, как лоб Снорри куда-то проваливается. Я услышал совсем другой треск — мне сломали нос. И мир снова померк.
6
Первым делом я проверил, на месте ли кошелек и медальон. У меня это уже вошло в привычку. Когда просыпаешься в таких местах, в каких просыпаюсь я, и в такой компании, с какой я имею обыкновение водиться за определенную мзду… В общем, имеет смысл держать деньги под присмотром. Кровать была жестче и бугристее, чем мне хотелось бы. На самом деле жесткая и бугристая, как булыжная мостовая. И пахла дерьмом. Блаженный миг, предшествовавший пробуждению, миновал. Я перекатился на бок, зажимая нос. Либо я недолго провалялся в бессознанке, либо вонь отпугнула даже нищих. Она и уличная суета, взрывающиеся горожане, горящий оперный театр, пылающая трещина. Трещина! Я, шатаясь, поднялся на ноги, ожидая, что светящийся зигзаг пройдет по переулку и уткнется прямо в меня. Ничего. По крайней мере, ничего такого, что можно разглядеть при свете звезд и молодого месяца.
— Дерьмо! — Нос болел сильнее, чем я готов был терпеть. Я вспомнил злые глаза под тяжелыми бровями… а потом эти самые брови впилились в мою физиономию. — Снорри.
Норсиец давно исчез. Почему наши обгорелые ошметки не украшали стены — непонятно. Я помнил, как две трещины прошли рядом, то и дело пересекаясь и каждый раз вспыхивая. Темная трещина прошла сквозь Снорри — я видел ее у него на лице. Свет…
Я похлопал себя сверху вниз, лихорадочно проверяя, не ранен ли. Светлая прошла через меня. Я задрал штанины и обнаружил грязные ноги без каких-либо признаков золотого свечения. Но и на улице не было трещин. Ничего, кроме следов разрушения.
Я попытался выбросить из головы мысли о золотом свете. Я выжил! Вспомнил крики, доносившиеся из оперного театра. Сколько жертв? Мои друзья? Родственники? Были ли там сестры Алена? Хоть бы там оказался Мэрес Аллус. Хоть бы это был один из тех вечеров, когда он притворялся купцом и использовал деньги, чтобы попасть в высшее общество. Впрочем, на данный момент главной заботой было убраться подальше от места пожара. Но куда идти? Магия Молчаливой Сестры преследовала меня. Будет ли она ждать во дворце, чтобы довершить свое дело?
Если сомневаешься, беги.
И я снова помчался по темным улицам, не разбирая дороги, но сообразив, что надо держаться реки. Бежать наугад — это верный способ сломать себе нос, а поскольку со мной это уже случалось, а повторять как-то не хотелось, я развил ровно такую скорость, чтобы не сломать себе шею. Как правило, оказывается, что, если поработать ногами и оставить позади несколько километров, это очень и очень помогает. Впрочем, на бегу, дыша ртом и хватаясь за разболевшийся бок, я почувствовал, что становится, наоборот, хуже. Беспокойство росло с каждой минутой и вылилось в полноценную гнетущую тревогу. Я подумал: интересно, а может, это и есть совесть? Хотя, конечно, моей вины во всем этом не было, я бы никого не смог спасти, даже если бы попытался.
Я остановился и прислонился к стене, переводя дыхание и пытаясь стряхнуть то, что меня мучило. Сердце трепыхалось в грудной клетке, словно я не остановился, а как раз ускорился. Казалось, что я весь страшно ломкий, даже хрупкий. Руки — не такие, как надо, слишком белые, слишком светлые. Я снова побежал, набирая скорость, усталость покинула меня. Кожа искрила нерастраченной энергией, все тело пульсировало, зубы зудели, волосы словно парили над головой. Со мной что-то было не так, что-то сломалось — я не смог бы замедлить бег, даже если захотел бы.
Впереди улица раздваивалась, в свете звезд были видны лишь очертания зданий. Я метался из стороны в сторону, не зная, по какой дороге бежать. Если я подавался влево, мне становилось хуже, скорость нарастала, руки едва не горели, голова раскалывалась от боли, яркий свет мешал отчетливо видеть. Сдвигаясь вправо, я в какой-то степени начинал чувствовать себя нормально. И тут я понял, куда мне надо. Что-то тянуло меня за собой с того момента, как я встал с мостовой. Теперь словно кто-то зажег лампу, я знал, куда именно тянули. Если я сворачивал с этого пути, мне становилось плохо; если возвращался — легчало. У меня было направление.
