Алесандр зашел в туалет, прислонился к стене, затаил дыхание и, не спуская глаз с двери, прислушивался к приближающимся в коридоре шагам. Молодой человек думал о том, что раньше у него было много возможностей заняться любовью с мужчиной. Он тусовался в гей-клубах, влюблялся в парней, еще чаще парни влюблялись в него, проводили с ним романтические рассветы, угощали вкусными обедами, дарили белые тюльпаны в черных коробках с синими лентами и мечтали заняться с ним любовью. Почему Алесандр никогда этого не делал? Ему было интересно, он желал этого, но почему-то не случилось. Отчего же тогда он так не хочет пойти на это сейчас? Чего он боится?
Алесандр вздрогнул и едва не вскрикнул: на пороге стоял сержант. Ноги на ширине плеч. Улыбка.
— Я знал, что ты передумаешь, — сказал тот. Вошел. Закрыл за собою дверь. Расстегнул ремень.
— Нет, я не… я не передумал, — начал Алесандр, — я просто зашел в туалет, я…
— И что? Уже сходил в туалет?
— Нет еще. — И снова актерский опыт подводил Алесандра. Ведь четыре года его учили играть этюды, учили правильно выходить из ситуации и подбирать наиболее подходящие реплики. Что он говорит сейчас? Это реплика для другого этюда. Он ошибается. Но почему?!
— Ну, так давай, снимай штаны. Чего ты ждешь?
— Я передумал. Разрешите идти?
— Стоять. Ты что, боец, не понимаешь: если ты сейчас мне откажешь, то в армии тебе не видать спокойной жизни как своих ушей? Причем никогда. Я собираюсь остаться по контракту на второй срок. Так что у нас с тобой есть будущее.
Алесандр хотел сказать, что особо и не стремился созерцать свои уши, но решил не острить лишний раз и не ставить сержанта в положение недоумка.
— Разрешите идти, товарищ сержант, я на дежурстве.
— Если так, то почему ты, боец, оставил свой пост?
— Я… А вы не боитесь, что я могу пойти к командиру части или к старшине и подать на вас рапорт?
Сержант резким движением выдернул ремень и со всего размаху ударил Алесандра. Больше всего на свете тот боялся физической боли. Алесандр готов был вынести что угодно, только не физическую боль! Он даже уколов в больнице боялся.
— Снимай штаны! — заорал сержант. — Ну! — И снова резкий удар ремнем. На этот раз по лицу.
Дрожащими руками, не отдавая себе отчета в том, что делает, Алесандр расстегнул ремень и спустил брюки. Все остальное сделал сержант. Молодой человек стоял на коленях, ничего не чувствуя, послушно выполняя все, как солдат на плацу. Это длилось недолго. Потом Алесандр дошел по коридору до казармы, лег в свою кровать прямо в одежде, забыв об обязанностях дежурного, и пролежал всю ночь без сна, глядя в потолок и чувствуя нестерпимую боль. Наутро он остался равнодушен к наказанию за то, что своевольно покинул пост; равнодушен к насмешкам солдат по поводу его сонного вида; равнодушен к тому, что ему было холодно от поднявшейся внезапно температуры. На построении после выкрика «Рядовой Райшер, выйти из строя!» — он действительно хотел выполнить команду, но не услышал больше ни голосов лейтенанта и капитана, ни собственных шагов. Алесандр потерял сознание, и самое противное — на виду у всех.
Когда-то ему нравилось быть на виду у всех, но только на сцене театров, на танцполе клубов и на переполненных городских улицах, где он всегда выделялся из толпы стильной внешностью и модельной походкой…
Сержант приходил каждую вторую ночь, и всякий раз Алесандр делал то, что тот ему приказывал, уже без сопротивления, механически, как кукла.
Через две недели он не выдержал, пришел в кабинет командира части и, не отрапортовав о прибытии, не представившись и даже не козырнув, глядя прямо перед собой, негромко, но четко произнес:
— Сержант… — Фамилия, столько раз произносимая за день солдатами, вертелась на языке, и Алесандр без труда назвал бы ее, но только не сейчас. — Сержант… крашеный брюнет из второй роты заставляет меня заниматься с ним сексом.
В кабинете командир части был не один. Там сидел еще какой-то мужчина с погонами подполковника. Мужчины переглянулись, а Алесандр молча стоял, глядя прямо перед собой. Ему было все равно.
Через несколько дней сержант куда-то исчез, потом появился в части снова, но ни разу больше не оставался с Алесандром наедине. Зато основательно издевался над ним на учениях. А перед дембелем сержант (видимо, за неимением сговорчивого и отзывчивого партнера он решил не оставаться на второй срок) приказал привести Алесандра в каптерку, выстроил там несколько рядовых и отымел его по полной программе, приказав рядовым в случае, если молодой человек будет сопротивляться, крепко избить его ногами. Это длилось долго, очень долго… А потом сержант ушел, закинув ремень на плечо и насвистывая.
* * *
Вернувшись из армии, Алесандр неделю просидел дома, пока родители весьма недвусмысленно не дали ему понять, что в ближайшее время ему необходимо найти работу, поскольку им уже надоело его постоянно финансировать. Алесандр не стал ни просить, ни спорить. Надоело так надоело. Он просто отыскал свое старое портфолио и пошел устраиваться на работу. В одном театре ему сказали, что в актерах не нуждаются; в другом заверили, что молодым актерам всегда рады, особенно сейчас, однако, к сожалению, в данное время театр на гастролях, но обязательно, просто непременно следует зайти через две недели на прослушивание к главному режиссеру; третий театр вообще оказался на ремонте, и только в четвертом Алесандру сказали, что для постановки, которая уже репетируется, срочно требуется молодой актер. Молодому человеку велели появиться завтра до четырех часов, потому что как раз в этот день будет репетиция, и режиссера с утра предупредят о его приходе. Алесандр поблагодарил, вышел из театра и пошел в свое любимое кафе на Невском. Но, достав деньги, чтобы расплатиться за селедку под шубой, парфе ореховое и жасминовый чай, он обнаружил, что его баланс сводится к ста тридцати рублям. Дадут ли родители еще денег или нет, Алесандр не мог быть уверен — в последнее время они стали слишком строги к нему. Возьмут ли его завтра на работу или нет, еще не известно. Занять денег было не у кого. Разумеется, ему бы не отказали, разумеется, его не забыли, но ему просто не хотелось никому звонить: начнутся бесполезные расспросы и бестолковые разговоры, до которых ему нет абсолютно никакого дела. Алесандр убрал деньги, улыбнулся девушке, уже приготовившей для него поднос с заказом и чек, развернулся на каблуках и вышел. Ему было все равно, что о нем подумают и скажут. Ему было все равно, что он остался в этот раз без селедки под шубой, парфе орехового и жасминового чая. Ему было все равно, что в Питере снова наступала осень, лил дождь. Придет время — будет и на его улице праздник.
На следующий день, когда он пришел в театр, ему сказали, что репетиция закончилась раньше обычного и режиссер уже ушел, но оставил Алесандру свой адрес, чтобы тот зашел к нему домой.
— А этот ваш режиссер, надеюсь, не извращенец?
Вахтер недоверчиво посмотрела на молодого человека, а потом расхохоталась.
