Так или иначе, но случилось то, что случилось. И Женя, день за днем прокручивая в памяти минувшие две недели, винила во всем только себя одну — все больше и больше.
Тоска по Лаптеву росла, убивая остальные желания и потребности души и тела. Она как робот выполняла свою работу и все, чего требовали от нее обстоятельства жизни, почти ничего не ела и являла собой воплощенную скорбь.
Она думала только о нем, помнила каждую черточку его дорогого лица, каждое слово, каждый жест. Но самым бесценным, самым мучительным воспоминанием был тот дивный сон, который мог бы стать явью, если бы не ее глупость, нелепая гордыня, если бы, если бы, если бы…
Но мысль о том, чтобы найти Лаптева, ни разу не пришла ей в голову: он уехал и тем самым обрубил все концы. Приговор был окончательным и обжалованию не подлежал.
Татьяна поехала к Жанне Александровне, все ей рассказала, стараясь сохранить объективность.
— Бедная моя Женька! — вздохнула та. — Из огня да в полымя.
И отправилась к дочке в надежде, что найдет слова, способные ее утешить.
Но Женя пока еще не могла говорить о своей новой потере — так было больно, а мать не решилась задать вопроса.
И только в октябре, второй уже раз не дождавшись «тех самых дней», Женя забеспокоилась и поведала о своих проблемах подруге.
— Может, ты беременна? — осторожно спросила Танька, сверля ее пытливым взглядом.
— Ну, разве что от Святого Духа, — засмеялась Женя.
— Нет, Жень, действительно ничего не было? — не отступала та.
— Ты сама знаешь, что ничего, — начала сердиться Женя.
— Ну, а что же это тогда такое? — недоуменно развела руками Танька.
— Меня еще и по утрам подташнивает, — подразнила ее Женя, — голова кружится и грудь болит…
— А ты вообще перестань есть, — завелась Татьяна. — Тогда хоть отойдешь без мучений. Без тошноты…
— Я тоже думаю, что это результат стресса, — примирительно сказала Женя. — Пора взять себя в руки. А то что же мне теперь — умереть во цвете лет и в полной распущенности?
— Уф-ф-ф! — шумно выдохнула Татьяна. — Будем считать, что кризис миновал и больной пошел на поправку.
Женя засмеялась (впервые за эти два месяца!) и предложила отметить сие замечательное событие.
Но когда и ноябрь не принес никаких изменений ни в состоянии, ни в самочувствии, Женя всерьез забеспокоилась и засобиралась в консультацию, дабы выяснить, что же все-таки с ней происходит.
Она гнала от себя мысли о возможных роковых заболеваниях, но то, что услышала, ей и в голову не могло прийти!
Прямо из консультации она поехала к Татьяне и, едва та открыла дверь, прямо с порога объявила:
— Танька, я беременна!
— От Святого Духа? — глупо улыбаясь, спросила подруга.
— Уже четвертый месяц… — Губы у Жени задрожали, и она прикрыла их рукой.
Они молча смотрели друг на друга несколько мгновений, потом обнялись и заплакали.
21
Лаптев третий месяц сидел в Норильске. Судебное разбирательство занимало практически весь день, а вот вечера оставались свободными и доставляли массу ненужных проблем.
За день он уставал от бесконечной говорильни, неподвижного многочасового сидения, бумажных завалов и неослабевающего накала страстей. Читать не хотелось, телевизор смотреть — тем более.
Можно было бы пообщаться с братьями-адвокатами, но на всех этих тусовках неизменно присутствовала Марина, а значит, дорога туда была ему заказана.
Марина Стингер. Поначалу Лаптев решил, что Стингер — это фамилия. Оказалось — кличка. И он подивился, как точно она отражает суть этой женщины. Марина безошибочно находила любую цель, правда в отличие от своего смертоносного прототипа не всегда ее уничтожала.
Она не потрясала воображения ни лицом, ни фигурой, но стоило ей переступить порог, как в воздухе начинали потрескивать электрические разряды и все мужчины, как стрелки компаса, моментально реагировали на нее.
Она являла собой гипертрофированный портрет классической адвокатессы — хваткая, наглая, шикарно одетая, с вызывающе дорогими украшениями на пальцах, шее и в ушах.
Когда она брала слово, ее громкий, резкий голос так плотно заполнял пространство, что всем хотелось немедленно заткнуть этот бурный фонтан, кроме подзащитных, которых она подавляла, подчиняла и завораживала своей бешеной энергией.
Она лихо водила машину, обладала холодным умом шахматиста и жесткой мужской логикой, у нее был стальной характер и несгибаемая сила воли. Характеристики, свойственные скорее ракете, нежели женщине.
Все, за что бралась, она делала страстно и весело, доводя до блестящего финала. У нее был изумительной красоты сад, дом, из которого не хотелось уходить, образцово-показательная прислуга, потрясающие вечеринки и связи на всех уровнях.
И даже проигрывая дело, Марина Стингер оставалась на высоте — белая птица, разбившая грудь о неодолимую преграду, воздвигнутую продажными судьями и иже с ними.
И только одна слабость была у этой железной леди — она не могла обойтись без мужчины. О, как она хотела выйти замуж! Какой замечательной женой могла бы стать! Какой великолепной матерью! Как она мечтала о ребенке!
Но никто и никогда не предлагал ей руки и сердца. И чем сильней возрастал ее яростный натиск, тем стремительней ретировались возможные претенденты.
А начиналось все прекрасно: почти никто из избранников не отвергал ее любовного призыва. Но когда она, каждый раз заново потрясенная силой волшебного соединения, говорила своим резким, хорошо поставленным голосом: «Все было великолепно, милый! Я подарю тебе мальчика!» — потенциального отца как ветром сдувало.
Странно, что эта умная женщина была столь слепа и наивна там, где и особой хитрости-то не требовалось, а просто элементарная женская мудрость.
Лаптев понравился Марине, что называется, с первого взгляда, и она сразу пошла на приступ, абсолютно не сомневаясь, что победа будет за нею. Вот эта наглая уверенность раздражала и отвращала его больше всего.
«Может быть, Женя почувствовала во мне нечто подобное? И замкнулась…» — думал Лаптев.
Он часто вспоминал о ней, пытаясь разобраться в той нелепой ситуации, не оправдывая себя, стараясь сохранить объективность.
Будучи юристом, он знал, что под любую, даже ошибочную версию можно найти факты, стопроцентно подтверждающие ее правильность. А что же тогда истина? Что в данном случае можно принять безоговорочно?
Если верить Прожоге, человек под воздействием этого препарата раскрывает свои истинные чувства и намерения. Но то, как Женя к нему относится, он знает и сам. Вопрос в другом: почему она старается подавить в себе эти чувства? Почему не позволяет себе довериться ему?
