— Я ее в эту историю втянул — мне и выручать. Хлопот предстоит много, да и на Голицына нужно кое‑какое давление оказать, чтобы не артачился.
— Оказать давление — это я завсегда, — загорелся Волховской, — скажи, что надо сделать. Давно кулаки чешутся этому петиметру баки начистить.
По дороге на Малую Ордынку Иван разрешил себе предаться райским грезам. И в воображении его замелькали чарующие картины: Александра в его объятиях (эта появлялась чаще всего), Александра с ним на прогулке или на балу, а вот они в окружении детей (дети будут обязательно). Несбыточность этих мечтаний рождала в его душе щемящую тоску и сладостную боль.
В этом благостном, почти умиленном настроении он стукнул кольцом в дверь своего дома. Открыл ему Пашка, удивленно выпучил глаза и тут же затараторил:
— Как рано вы возвернулись, ваше высокоблагородие, не произошло ли чего? Все ли ладно? Как прошло венчание? Много ли народу собралось?
— Пашка, уймись, — одернул его Тауберг. — Прими шинель. Дома ли княгиня?
— Дык это… Давайте, давайте шинель‑то. Застыли небось, на улице‑то не май благословенный. Может, откушать желаете али выпить чего? — продолжал суетиться камердинер.
Иван внимательно посмотрел на растерянное лицо слуги и почувствовал, как в душе шевельнулось недоброе предчувствие.
— Я спросил: «Дома ли княгиня?» — еще раз повторил он.
— Дома, дома. Как не быть, — ответил Пашка и, увидев, что Тауберг направляется к будуару княгини, бросился вслед за хозяином. — Только к ним барин с визитом пожаловали, так что оне заняты.
— С визитом… — остановился Тауберг. — Кто же?
— Так это… супружник ихний.
Тяжелым шагом Тауберг проследовал через анфиладу комнат к будуару княгини, открыл дверь и понял, что все его мечты — тлен и пыль. Сладостные видения о счастье были лишь химерами, иллюзиями, та же картина, что предстала его глазам, была земной и реальной. Два тела, сплетенные в любовном объятии, двое, предназначенные друг для друга. Но он смотрел только на нее, свою прекрасную принцессу Грезу — руки Александры покоились на груди Антуана, она чуть откинулась, томным движением повернула голову, подставив под страстные поцелуи изящную, гибкую шею и… встретилась глазами с Иваном.
13
Конечно, выезд князя Антуана новые насельники дома Тауберга знали хорошо. Поэтому, когда к воротам подъехала вызолоченная карета с родовым гербом князей Голицыных на дверце, то через мгновение об этом уже знала старшая горничная, а через два Александра Аркадьевна. Сделав брезгливую мину, она уже приготовилась выслушивать бредни сиятельного супруга, чтобы потом огорошить его принятым ею решением, но оказалось, что тому нужен Иван Федорович.
— Что он еще придумал? — скорее себе, нежели Ненилле задала она вопрос и решила выйти к мужу.
Князь стоял в небрежной позе у лестницы и допытывался у камердинера, где его хозяин.
— Нету, ваше сиятельство — отвечал Пашка.
— А где он и когда будет? — не отставал от него Голицын.
— Антуан, — позвала князя Александра. — Зайдите ко мне.
— С превеликим удовольствием, — шаркнул ножкой князь и последовал за Александрой. — Как я рад вас видеть, моя прелесть.
— Я не ваша прелесть, — холодно произнесла княгиня, когда за ними закрылась дверь будуара. — Что вас привело сюда?
— Ах, ma cher, я пришел сюда в надежде вернуть вас, — елейным голосом произнес Антуан. — Но твоего майора нет дома, а именно об этом дельце я и хотел говорить с ним.
— А со мной? — вскинула бровки княгиня. — Со мной вы не хотели бы переговорить об этом дельце!
— Отчего же, можно и с вами, — великодушно согласился Антуан. — Итак: вы не желали бы вернуться в ваш дом? Настоящий? Неужели вам нравится жить в этой… халупе?
— Нет, не нравится, — ответила Александра Аркадьевна. — Но здесь я, по крайней мере, не вижу вас…
— Сударыня, — холодно произнес Антуан. — Покуда вы являетесь моей супругой перед Богом и людьми, вы обязаны…
— Вот именно, покуда, — снова перебила его княгиня. — Посему у меня к вам тоже есть одно дельце: мне нужен развод.
— Развод? — искренне удивился князь. — Я никогда не соглашусь на развод. Узы брака священны.
— Только не для вас, — парировала его дутое благородство княгиня. — Уж мне ли не знать вашего отношения к этим узам.
— Вы заблуждаетесь, сударыня, — наставительным тоном произнес Антуан. — Надеюсь, вы все же умеете различать искренние чувства от les plaisirs de la chair[1].
— И мне следует понимать, что у вас ко мне искренние чувства? — почти рассмеялась Александра Аркадьевна. — Тогда, выходит, вы желаете мне единственно счастия?
— Именно так, — горячо ответил князь.
— В таком случае прошу вашего согласия на развод.
— Нет. Это выше моих сил.
— Более того, — будто не слыша реплик мужа, продолжала Александра Аркадьевна, — я бы желала, чтобы при разводном деле вы взяли вину на себя.
— Никогда, — вскинул красивую голову Голицын и честно посмотрел в глаза Александры Аркадьевны. — Никогда, — повторил он, — от меня вы этого не дождетесь.
— В свою очередь, — опять, будто не расслышав слова Антуана, сказала княгиня, — я обязуюсь выкупить все ваши долговые расписки, залоги, заклады и прочие неуплаты и обязательства. До последней полушки.
— Уж не думаете ли вы купить меня, Александрии? — вознегодовал Голицын. — Так знайте, князь Голицын не продается.
— Но я готова еще и присовокупить к вышесказанному двести тысяч рублей. На ваши последующие долги.
— Триста, — лучисто улыбнулся Антуан.
— Может, вам полмиллиона выложить? — буркнула княгиня. — Двести тысяч.
— Двести пятьдесят, и мы поладим, — ласково произнес Голицын.
— Хорошо. Деньги получите после того, как Синод даст разрешение на расторжение нашего брака. Долги же ваши я начну погашать завтра же. Прощайте.
— Как это прощайте? Мы, можно сказать, видимся в последний раз. А прощальный поцелуй в память о нашей любви?
— Оставьте, князь, вашу сентиментальность для более чувствительных дам.
— Все‑таки печально, что мы с вами вынуждены расстаться. Но, верно, такова наша планида. Прошу вас, княгиня, — Голицын вплотную приблизился к ней, — утешьте несчастного сладостным поцелуем, который он потом будет вспоминать всю жизнь.
Рука князя легла на талию Александры Аркадьевны. Она, пытаясь оттолкнуть его, уперлась ладонями в его грудь. Но князь, крепко сжав ее в объятиях, уже склонился над ней. Княгиня успела повернуть голову, и, когда губы Антуана коснулись ее щеки, а затем шеи, она увидела… глаза Тауберга. Она не видела его самого, только одни глаза, в которых ясно читались удивление, боль, негодование. Они и кричали, и плакали, и зло хохотали. Они были бешены и беспомощны. И они постепенно гасли, как гаснет под осенним дождем оставленный без присмотра костерок.
