— Хлопчик, далеко путь держишь?
— В город, — объяснил Ян.
Они переглянулись.
— Сидай, пидвизем трохи… Яка тебе у городе надобность, колы не секрет?
— Работу ищу.
— Работу у городе? Ты звидкиль такый взявся?
— С Украины.
— А там шо, своей работы нема?
— Так вышло.
— Ось, дывысь, Грицко, яка смила людына! Аж с самой Украины!
Казаки балагурили и вроде добродушно посмеивались над Яном, но в том, как они переглядывались между собой, не было и намека на шутливость.
— А бумага у тебя имеется: кто ты, откуда? Может, разбойник какой…
— Что вы, дяденьки, у меня метрика есть…
Метрику — свой единственный документ — Ян берег как зеницу ока. Он догадывался, что в такое смутное время, когда никто никому не верит, бумажка с печатью, выданная ещё в то время, когда в России был закон, должна вызывать уважение. Потому старался в чужие руки её надолго не отдавать. Когда писарь в отряде у красных взял метрику, чтобы записать сведения из неё в какие-то списки, Ян терпеливо сидел рядом и ждал, когда его драгоценная бумага освободится.
Белые метрику, правда, не забрали — они собирались извести Яна со всем его содержимым.
А контрабандисты и не подумали искать документ за подкладкой.
Казаки тоже спросили про документ… Дался он им!
— А говор-то у тебя, хлопчик, не хохляцкий…
Янек замолчал и ушел в себя: взялись подвезти, так везите! А то устраивают допросы, точно жандармы! Но казаки и не подумали оставлять его в покое, так наперебой и забрасывая вопросами.
— Как же батько с мамкой такого молодого видпустылы неведомо куда?
— Батька давно погиб, ещё в армии — так и не узнал, что я родился. А мамка… она недавно померла.
Янек тяжело вздохнул, опять ощутив свое одиночество.
— Так ты — сирота? Не переживай, мир не без добрых людей! — участливо сказал один из казаков.
Оба они были не старые, лет тридцати с небольшим. Может, даже друзья детства — такой между ними был привычно дружеский настрой. Причем, как определился Ян, один так и остался "чистым" селянином, а второй уже пообтесался в городе и мог быть с одинаковым успехом принят и за сельского, и за городского. Вот он как раз и задал Яну каверзный вопрос:
— А ты, хлопчик, знаешь, кто такие красные? Кто такие белые?
— Знаю… Только я ни за кого не хочу воевать… Мне не нравится убивать людей.
— Кому ж такое любо? — воскликнул казак. — А якщо надо?
— Надо убивать?! Не знаю… Я так думаю, что можно договориться по-хорошему. Никто не хочет умирать, но все равно воюют — каждый почему-то считает, что всех вокруг перестреляют, а он один останется жив… Когда я похоронил на войне своего лучшего друга — а он умер и не успел ничего, даже ни разу не поцеловал девушку, — я сказал себе: Ян, ты не должен больше брать в руки ружье…
— А с чего ты взял, что мы тебе воевать предлагаем?
— Зачем тогда спрашиваете: за кого? А разве не может человек быть ни за кого? Сам за себя?
— Не может!.. Ты дывысь, Грицко, як вин миркуе! Не хочу воеваты и усе!
— Значит, пусть за тебя другие воюют? Кровь проливают? А ты на сеновале будешь девок тискать?
— Не надо, дядько Григорий, за меня воевать! Я ни у кого ничего не прошу и ни на кого не в обиде! Что заработаю — то и мое… Как ты говоришь, чужих девок я тоже не тискаю!
— Гляди, Андрюха, какой хитрун — со всех сторон закрылся: я — не я, и лошадь не моя, и я — не извозчик!.. Ox уж эти хохлы упрямые! Заберут что себе в голову — хоть кол на ней теши!
— А сам-то ты хто?
— Кто-кто… все же казаки, я тебе скажу, не такие отсталые!
— Слухай, Грицко, а мабуть хлопчик саме то, шо мы шукаем? На хуторе его не бачылы…
— Посмотри, какой он тощий. Может, больной?
— Сам ты больной! — огрызнулся Ян.
— Ось, вин каже — здоровый. А мы ему ще бумагу дадим, шо у его туберкулез…
Яну наконец надоело, что в его присутствии казаки говорят о своих видах на него, будто его самого это не касается или он уже дал на все согласие. Будто он принадлежит им, как какая-нибудь вещь!
— Ладно, дядьки, вы тут промеж собой поговорите, а я пошел!
— Куда это ты пошел? Сиди и молчи, когда старшие говорят… Туберкулез, говоришь? Молодец, Андрюха, его и мобилизовывать не станут, и репрессии применять не будут… Одно слово, больной. И ничей!
— Я тороплюсь, спасибо, что подвезли! — ещё раз попытался вывернуться Ян, чувствуя смутное беспокойство от этих разговоров.
— Не бойся, хлопчик! — стукнул его по колену Григорий. — Еще спасибо скажешь, что нас встретил! Екатеринодар-то, куда ты так торопишься, второй раз из рук в руки переходит. Там такая мясорубка — трупы с улиц не успевают убирать! Не одни к стенке поставят, так другие… А мы тебя в тихое место определим, где тебя и кормить, и поить станут, и краля рядом будет такая глаз не оторвать!
Внезапно из добродушного его тон стал угрожающим:
— Смотри у меня, только попробуй к ней сунуться!
И поднес к носу Яна огромный кулак.
— Ты, Грицко, то лаской, то таской… — Андрюха поцокал языком. — Зовсим залякал!
— Извини, хлопчик, не удержался! Для кого — краля, а для меня сестренка младшая… Одним словом, мы хотим предложить тебе работу!
Они замолчали. Может, ждали, что Ян к ним с благодарностями кинется? Но те дни и недели, что он провел вдали от своего хутора, среди незнакомых людей и неожиданных событий, приучили его к осторожности. Он подумал и спокойно спросил:
— А что это будет за работа?
— Для начала — смотреть и запоминать.
— И все?!.. Только за это меня станут кормить и поить?
— За это тебе ещё и платить будут!
Ян вдруг заметил, что простоватый, сельского вида парень Андрюха уже не балакает, а разговаривает "городским" грамотным языком. Оба казака подобрались, посерьезнели и даже посуровели.
— А вы кто такие? — робко спросил юноша; не то чтобы он их боялся, а как-то неожиданно для себя почувствовал к ним уважение и уже знал, что на их предложение он согласится.
— Вопрос правильный, — сказал казак по имени Григорий. — А ты, значит, и не за белых, и не за красных?.. Не беспокойся, с нами ты можешь говорить откровенно!
— Я думаю… — начал Ян и осекся: все ж таки незнакомые люди…
С некоторых пор, встречаясь с человеком впервые, Ян стал слушать свой внутренний голос, который проявил странную способность; незримые внешние ощущения стали превращаться внутри в ощущения физические. Например, при встрече с Черным Пашой он ощутил в себе легкое покалывание — как сигнал "берегись!" Сейчас "я" его как бы поглаживало: "успокойся!" И Ян решился.
