— Это было бы совсем другое дело.
— Верно. И я бы ни за что не приехал, не будь ты мне отцом. Но разве это не доказывает, что нас связывает исключительно заведенный порядок вещей? Мы отец и сын, поэтому мы обязаны любить друг дружку, а если нет, нас начинает мучить чувство вины. Но почему? Нет ведь никаких причин считать, что в основе любви лежит генетика? От нас ведь не ждут любви к соседям или коллегам? Не знаю, понял ли ты меня.
— Вот как ты смотришь на это. Заведенный порядок вещей. Да простит Господь твои слова, Габриель. В один прекрасный день ты увидишь, как ты заблуждался.
— Вечно ты с этой присказкой. Сколько себя помню, всегда ты предсказывал наступление того прекрасного дня… Все было бы иначе, если бы ты не верил в Бога.
— Или если бы ты верил в Него.
— Наверно. Но все есть, как есть, и мы обречены мучить друг друга.
— Не обременяй Господа ответственностью за это.
— Не Бога, но идею о существовании Бога, неистребимый миф о том, что есть некая сила, способная освятить своим именем поступки и воззрения, которые в будущем будут считаться бесчеловечными. Ты полагаешь, что Бог это тот, в кого верят, но это не так, Бог — это сама вера и ничего кроме, поэтому Бог не вечен, он день за днем умирает.
— В тебе говорит дьявол.
— Отнюдь. Я человек будущего, которое откажется от такого наследства, не захочет горбиться под тяжестью вашего Бога.
— Иди с миром.
— Хорошо.
Он подошел к двери. Взялся за ручку. Потом оглянулся и в последний раз посмотрел на отца — тот неподвижно сидел на стуле с высокой спинкой, закрыв глаза и вцепившись в захватанные подлокотники.
Роза расцвела
Он согласился идти с ним на Сосновую гору. Ему не хотелось, но он уже дважды отказывался и на этот раз не смог отвертеться. Через два часа пути Малвину вступило в голову залезть на высоченную сосну, и, мало того, находясь на высоте пяти метров над землей, он с криком «I'm the Good God!» — он был моряком — стал крутить гимнастические пируэты. Богом живым он не был и поэтому неожиданно рухнул вниз. Сначала Якоб подумал, что он убился, но оказалось — нет, и пришлось тащить его на себе вниз, к людям. Один раз Якоб запнулся и упал, но Малвин этого не заметил. Якоб прислонил его к лестнице крестьянского дома. Хозяев не было. Малвин застонал. Дверь была не заперта. Якоб втащил его внутрь и положил на полу в кухне. А сам отправился искать телефон.
— Ты уже? — просипел надтреснутый старческий голос. Якоб пошел на звук и очутился в крохотной комнатенке, из груды на кровати выступало ссохшееся женское лицо.
— Где телефон?
Она молчала.
— На полу в кухне умирает человек.
— Иосиф?
— Кто такой Иосиф?
Она не ответила. Малвин застонал и зашелся в крике. Якоб вернулся и подложил ему под голову два полотенца.
— Чего ты забыл на этой сосне? — спросил он.
— Воды, — попросил Малвин.
Якоб достал из буфета чашку.
— Вот. — Он был зол, он не выносил беспомощности. Он вышел на двор и заглянул в хлев.
— Есть тут кто-нибудь?
— Что надо? — отозвался мужчина, наверно, Иосиф.
— Со мной умирающий, он лежит на полу в кухне.
— Откуда он?
— С Сосновой горы, он упал с дерева.
Иосиф вытер руки о штаны, первым вышел из хлева и пошел на кухню.
— Здесь он оставаться не может, — сказал он.
— Ближайший телефон далеко?
— Да. Пока надо перенести его к теще.
Так они и сделали.
— Вы его здесь не оставите? — спросила она.
Иосиф не ответил.
— Я не могу слышать его крики, — сказала она.
— Я пошел за доктором, — сказал Якоб.
— А он тем временем перекинется? Нет уж, я схожу.
— Как хочешь. Но времени в обрез.
Иосиф ушел. Малвин застонал.
— Малвин, ты меня слышишь?
— А что с ним такое? — проскрипела теща.
— Упал с дерева.
— А за чем он туда лазил?
— Малвин, ты меня слышишь?
— Его зовут Малвин?
— Да. Черт, что же нам с ним делать?
— Не ругайся: мне умирать скоро, да и этому тоже.
Якоб чертыхнулся, на этот раз про себя, потому что он не знал, как ему быть, и потому еще, что его выводили из себя завывания Малвина. Черт всех дери, подумал он, не нанимался я это слушать, пойду на воздух. Он вышел и сел на лестнице. День только перевалил за середину. Якоб не сидел на лестнице крестьянского дома с детства, хотя, может, и тогда не сидел наверняка он не помнил. Лестница укрылась под сенью раскидистого векового дерева, на нем ни листок не шелохнулся, так было тихо. Вселенская неподвижность, за вычетом мух и прочей мошки. Вот она, крестьянская жизнь, подумал он. И тут он все же заметил некоторое шевеление: на самом краю поля, не дальше броска камня, то и дело мелькала рука. Он должен был разведать, кто это. Наверняка жена Иосифа, хотя и ведет себя так, будто здесь никого чужих нет. Ничего себе размеры, ей бы лучше лежать, а не ходить.
— Ты хозяйка здесь?
— Я?
— А кто?
— Нет.
Она разогнулась.
— А ты кто?
— Я жду, когда Иосиф приведет врача. Я здесь с приятелем, он умирает в спальне.
— А что с ним?
— Упал с дерева.
— Ничего не понимаю. А кто тогда Иосиф?
— Ты разве не здешняя?
— Здешняя.
— Значит, я ошибся. Я думал, его зовут Иосиф. Он был в хлеву.
— Это Конрад, сестрин муж.
— А женщина в спальне, которая говорит, что скоро умрет — твоя мать?
— Да. А чего ты так на меня смотришь?
— Ничего. Пойду проверю, как там дела.
Она встала и пошла за ним. Смерть и муки, подумал он, она не из слабонервных.
Он пропустил ее вперед. Малвин стонал и метался, но слов было не разобрать.
— Он тянет из меня жизнь, — сказала теща.
— Мама, потерпи, ты же вечно жалуешься, что все одна да одна.
— Вы только и мечтаете, чтоб я умерла. Я тоже.
— Любишь ты все преувеличивать.
Малвин застонал, захрипел, дернулся и затих.
— Умер, — сказал Якоб.
— Так ужасно.
— Он умер? — спросила теща.
— Смотри, он открыл глаза. Да, он умер. Он лежит и таращится на нас.
