— Извините.
Я оборачиваюсь назад, ко мне наклоняется мужнина:
— Ваша дочка не могла бы сесть на место? Моей жене ничего не видно.
— Рози, — шепчу я, — сядь, за тобой не видно.
— Ш-ш-ш…
Первое действие продолжается, и девочкам удается наконец сосредоточиться. Я так и думала, что они в том возрасте, когда театр доставляет радость. И почему бы им не пошептаться немного? Все знают, что дети никогда спокойно не сидят. Конечно, во всем виноваты эти люди вокруг. Зачем только они пришли без детей на детский спектакль? Может, они сами и есть те потерянные мальчики, которые так никогда и не стали взрослыми и которым постоянно нужно возвращать свое заново ожившее детство для того, чтобы найти вечно ускользающий элемент, недостающий им в жизни. Им следует быть более терпимыми и радоваться, глядя на детей, умеющих по-детски наслаждаться. Мне бы хотелось поделиться с ними всем этим в антракте, но я знаю, что не сделаю этого, потому что и я могу понять доводы, которые они будут мне приводить, объясняя свое пребывание здесь и желание спокойно посидеть и послушать. Взрослые как взрослые. Мы приходим сюда, чтобы напомнить все это самим себе и вернуться к утраченной молодости. Мы заплатили деньги за эти места и взамен хотим получить удовольствие. Для маленьких детей есть дневные спектакли. Другие дети, пришедшие на этот спектакль, ведут себя хорошо; они старше и привыкли ходить в театр.
И они правы, думаю я с грустью. Мне не следовало их приводить. Я встречаюсь с Эмили и Рози только раз или два в неделю, а этого недостаточно. Откуда мне было знать, доросли ли они до такого спектакля? Да и как определить?
На меня внезапно наваливается гнетущая тяжесть: я вижу простирающееся передо мной будущее, в котором не будет никакой возможности узнать, как растут и развиваются дети. Для меня все потеряно. Мне некуда идти.
— Китти! — Рози опять у моего уха. — Как зовут эту волшебницу?
— Фея Динь-Динь.
— Ш-ш-ш…
Когда в антракте зажигается свет, я оборачиваюсь и громко перед всеми извиняюсь. Зрители кивают и вежливо улыбаются, говорят, что мы им вовсе не мешали, но кто-то из них говорит неправду. Шушуканье не создается само собой. Под сиденьями нет никаких невидимых механизмов, которые издавали бы первое «Ш-ш-ш…», которое, подпитывая само себя, множилось бы и разрасталось. Должен быть какой-то человеческий источник. И я могу по лицам и манере поведения догадаться, кто из них был недоволен больше других. И все же они все очень милы.
Мы спускаемся вниз и встаем в длинную очередь за мороженым. Эмили в восторге от Питера Пэна, а Рози — от мороженого.
— Китти, а что мы можем купить?
— Все, что хотите.
— А что там есть?
Я показываю картинки всего, что есть в ассортименте. Эмили хочет рожок, а Рози апельсиновое на палочке. Но когда подходит наша очередь, в продаже остается только в стаканчиках.
— Клубничное, шоколадное или простое? — спрашивает продавщица.
— Какое вы выбираете? — спрашиваю я девочек.
— Апельсиновое, — отвечает Рози.
— А я хочу рожок, — вторит ей Эмили.
— Два шоколадных, пожалуйста, — говорю я.
Трудно поверить, что это удовольствие стоит так дорого.
— Я же хочу на палочке, — говорит Рози и начинает плакать.
Она выглядит разгоряченной и усталой, и я какое-то время раздумываю, не пора ли мне отказаться от своей затеи и отвезти их домой. Но тут я вспоминаю, как им понравилось первое действие, как они успокоились в конце. Нет, я была права, приведя их сюда. Я открываю стаканчик и беру на ложечку немного шоколадного мороженого.
— Открой рот пошире, — говорю я и быстро кладу мороженое Рози в рот, так что она даже не успевает опомниться.
Звонок предупреждает о конце антракта.
— Быстренько, — говорю я. — Кто-нибудь хочет в туалет?
— Нет, — говорит Рози и проглатывает мороженое.
— Я хочу, — отвечает Эмили. — А что же делать с моим стаканчиком?
— Я подержу, пока ты сходишь.
С Эмили гораздо проще, чем с Рози. Она сама может сходить в туалет и спустить за собой. Она выходит и медленно моет руки над розовой раковиной.
— Такой хороший туалет, — говорит она мне, и мы идем наверх.
Мы добираемся до наших мест как раз вовремя, и я слышу общий вздох разочарования, вызванный нашим возвращением. Я усаживаю девочек, продолжающих есть мороженое, с двух сторон от себя. Они на минутку замолкают, и я успокаиваюсь.
— Китти! У меня упало мороженое.
Я роюсь в сумке в поисках салфетки. Кто-то толкает меня в плечо. Я оборачиваюсь, и женщина сзади протягивает мне пачку салфеток.
— Спасибо, — шепчу я и собираю с куртки Рози большую часть ее мороженого.
Мы спокойно сидим на своих местах, и я опять думаю о людях вокруг нас. Вероятно, у них есть свои собственные дети, гораздо старше, чем Эмили и Рози, и они наверняка знают, чего от них ожидать. А я вечно буду либо переоценивать, либо недооценивать их способности, потому что я не каждый день с ними. Не я кормлю их завтраком, разговариваю с ними, выслушиваю их, не я читаю книжки им на ночь. Я знаю детей только по книгам; какие у них приключения, открытия, о чем они думают, но так как эти книжные дети не дышат и не разговаривают, то они никогда не могут стать настоящими. А это совсем не то же самое, что жить бок о бок с такими же детьми и самой видеть, как они растут.
Я думаю о тех детях, которых потеряли, и начинаю понимать, что это я принадлежу к их числу, а не люди, меня окружающие. Я выросла без матери. Это меня потеряли, и никто не может помочь мне отыскать свой настоящий дом, потому что никто не может дать мне то, чего я хочу больше всего.
— Китти, — шепчет Эмили, — Рози заснула.
Я беру мороженое из расслабленных рук Рози, тихонечко вытираю ей лицо и укладываю ее голову к себе на колени. Я медленно доедаю ее мороженое и подавляю в себе желание покрыть поцелуями ее светлую головку.
Только на остановке, увидев приближающийся автобус, мы вспоминаем, что забыли куртку Рози в театре.
— Китти! — Эмили дергает меня за рукав.
Рози, наполовину проснувшаяся, лежит на моем плече, и рука моя ноет под ее тяжестью.
— Подожди, скажешь, когда сядем в автобус.
— Куртка Рози!
— Неужели ты не можешь подождать, пока мы войдем?
В руке у меня мелочь для оплаты проезда.
— Мы забыли куртку. Она осталась в театре.
Моя правая нога уже на ступеньке, я раздраженно смотрю на Эмили:
— Да мы же взяли ее — посмотри, она у меня под мышкой.
— Ее там нет.
Эмили права. Мы забыли куртку. Я останавливаюсь на ступеньках, пытаясь сообразить, что делать дальше.
