Она быстро подбегает к церковной стене и натыкается на фотографа из местной газеты, она чуть ли не сталкивается с ним. Тушуется, улыбается, машет, а потом чувствует легкое раздражение, которое она не в состоянии описать. Потом вспоминает свою фотографию с ногой на старой стиральной машине, а потом опять все быстро забывает.
Стол украшен ветками бузины и белыми салфетками с черной траурной рамкой. Ада и Агнес одеты в черные юбки и черные туфли, в волосы вплетены черные ленты в честь покойной.
Бутерброды с креветками возвышаются на кухне розовыми пирамидами с домашним майонезом и укропом из огорода, торчащим зелеными перьями на верхушке. Бутерброды с лососем, желтком и зеленым луком, белое вино открыто, только одно нажатие кнопки — и заработает кофеварка.
В машинах приезжают по четверо, самые здоровые везут самых немощных, помогают друг другу выйти. Столы составлены вместе в один длинный стол на двадцать человек, торец обращен к открытой двери в сад, над которой медленно развевается штора, воздух наполнен запахом цветов. Зажигаются свечи, их пламя дрожит в такт шторам на двери в едва заметном сквозняке, Эдмунд Юхансен приветствует всех и дает слово любому желающему. Вносят блюда. Дрожащими руками они складывают креветочные пирамиды на тарелки, ножи слабо царапают фарфор, гости разливают вино, но очень мало кто пьет, раздается бормотание и причмокиванье, и кажется, будто все заснули, сгорбившись, открыв храпящие рты и полуприкрыв глаза.
Кажется, никто не желает выступать с речью, даже сам Эдмунд Юхансен зевает за своим концом стола. Тогда Нина стучит но бокалу и просит внимания. Что-то случайно вздрагивает в одной и другой руке, у некоторых в глазах, они поднимают взгляд и понимают, что она хочет что-то сказать.
— Добро пожаловать, — говорит она так громко, чтобы все могли слышать, и так медленно, чтобы их мысли успевали уловить суть. — Добро пожаловать на эти поминки по Ольге Юхансен.
Она поднимает бокал и подносит его к губам таким движением, чтобы все поняли: надо последовать ее примеру. Так все и поступают, и когда бокалы снова стоят на столе, она дает указание Аде и Агнес наполнить их снова.
— Дорогие близкие и знакомые Ольги Юхансен, вы знали, что она любила в этой жизни. Я не была с ней знакома, но я знаю, что она выросла у этого моря, у которого она, вероятно, стояла и на которое много раз смотрела. И я уверена, она еще запрокидывала голову и смотрела на это необъятное небо. Мир так велик, друзья мои, Земля — ничто по сравнению с солнцем, а солнце — только одна из миллиардов звезд в нашей галактике, которая сама — только одна из миллиарда галактик, собирающихся в множества и супермножества галактик, плывущих друг от друга на невероятной скорости. А здесь внизу на Земле живем мы, люди, и здесь все исчезнет. Когда солнце погаснет, — а через несколько миллиардов лет оно погаснет, — умирая, оно поглотит ближайшие планеты, включая Землю. Но все время рождаются новые звезды, планеты, все находится в движении. Меня не пугает мысль о величии мира, наоборот, я чувствую себя защищенной. Потому что в такой перспективе сходство людей бесспорно. Рожденные под этой луной, с уязвимыми телами, мы боимся одного и того же — боли, мы надеемся на одно и то же — на любовь. Ходим по земле и боимся, ходим и надеемся и время от времени чувствуем почти необъяснимую радость, нас переполняют великие чувства при встрече с тем или иным: с природой, музыкой, любимым. Такова жизнь, таковы условия человеческой жизни. Ходить по планете Земля, по земле, чесаться, испытывать голод, есть и иногда приподниматься над этой рутиной и чувствовать, что принадлежишь большому миру.
Она поднимает бокал и выпивает до дна. Да, такова жизнь. Остальные следуют ее примеру и вспоминают понемногу о чем-то из тех времен, когда Ольга гуляла у моря.
Агнес стоит в дверях с поминальным тортом, высоко подняв блюдо. Белая марципановая глазурь, имя «Ольга», написанное темным шоколадным соусом, и темная рамка по краю. Ада идет следом с кофе, распространяющим по столовой возбуждающий аромат, который заставляет ноздри гостей дрожать.
— Кофе! — бормочут голоса, и чашки звенят о блюдца.
— Сначала песня, — говорит Нина и запевает «Чудесна эта земля». Девочки ловят ее просящий взгляд и подхватывают. «Могущественно небо Господне. Прекрасна песнь души-пилигрима».
Теперь раздаются еще пара стареющих дрожащих голосов в хоре: «Через прекрасные царства земные идем мы с песней к столу».
Когда все разъехались, когда Агнес и Ада сбежали с остатками торта вниз в укрытие в шхере, наступил один из тех одиноких вечеров, что напоминают утренние сумерки. Она допивает оставшееся в бокалах вино за покинутым столом, и ее охватывают сильные противоречивые чувства: она счастлива.
На Земле, на железном стуле, засиженном до ржавчины, на каменистых тропинках, где пробивается трава, примятая, побитая множеством ног. Медный сосуд с отколотыми краями на столе. Вещи, которыми пользовались многие, измененные и улучшенные. Проржавелые швартовые на набережной, молящие о понимании. Старая стеклянная бутылка, найденная во время отлива, с нее счистили налипшую грязь и поставили с цветами на лестницу, таким образом Нина наградила ее новой жизнью и владеет вдвойне. Всякая судьба просит об особой милости: выжить.
Свечи догорают, углы выметаются, и комната расширяется, поглощая лужайку. В определенные часы в ясных сумерках перед темнотой кричат пугливые птицы. Ночь наступает быстро или медленно, в зависимости от времени года, в голове гнетущая или легкая печаль.
В больнице
Сантехник не лежит в кровати, задрав ноги, как на фотографии в газете. Он сидит перед входом в больницу в кресле-каталке, вытянув ноги вперед. Костлявые фигуры с катетерами, прикрепленными к рукам и носу, и с металлическим штативами, на которых висят капающие мешки, плетутся мимо.
— Вы хорошо выглядите, — говорит Нина, — две ноги.
— Да, да, — он кашляет и выуживает сигарету из нагрудного кармана, — давно так не выглядел.
У нее с собой кусочек торта имени Ольги Юхансен. Ему нравится. Он съедает немного и немного курит, на коленях у него целая стопка газет.
— Не так уж паршиво сидеть на солнышке в середине дня? А, Бренне?
Читать газеты в тишине и спокойствии вместе с людьми, с которыми иначе бы не познакомился, получать готовую еду, быть под наблюдением врачей, тем более что дома нет жены, которая могла бы ухаживать. Отпуск и перерыв в мыслях, и деньги по больничному капают. Бренне сухо замечает, что как частный предприниматель права на больничный он не имеет, к тому же не может вести дела в своей новой фирме с больничной койки.
— Все будет хорошо, — говорит Нина.
— Вы о чем?
Она запрокидывает голову.
— Все будет хорошо, — повторяет она, кладет несколько книг ему на колени и уходит. Книги в обложках, а имя жены стерто с титульного листа. Кажется, ему неинтересно, но когда она снова приходит через два дня, он сидит на каталке перед входом в больницу в стороне от остальных курильщиков в инвалидных колясках, одиноко укрывшись в тени большого дуба, чтобы резкий свет не мешал чтению, которым он так поглощен, что не слышит, как она его зовет. Она вынуждена подойти совсем близко и ущипнуть его за плечо. Стыдясь чего-то, он захлопывает книгу. Она принесла новых книг, в обложках, со стертой с титульного листа подписью, еще у нее с собой чертежи летнего домика и заказ фирме на проводку воды и канализации до лета. Он подавленно благодарит и объясняет, что едва может уложиться вовремя, ему нужно провести в больнице дольше обычного, поскольку дома помочь некому.
