Post festum[19]
Время чудес прошло. Небо затянуто облаками, земля стоит голая, в трещинах и пыли. Сентябрь наступил, ясный, как холодный камень.
— Кто мой отец? — спрашивает Агнес.
Стоит тихий вечер ранней осенью. Все, что было в цвету, завяло, с каждым часом все бледнеет и бледнеет. Земля истощила свои летние запахи, она сухая, воздух удивительно прозрачен, дом отбрасывает тень, и вороны мечутся на красноватом небе. Малейший звук — пролетевшая птица, падающий лист — раздается громко и заставляет сбегаться всех, пока тишина снова не охватывает мир и не заполняет головы.
Агнес:
— Мама, ставлю вопрос ребром…
Нина:
— Лучше пусть постоит на голове.
Агнес:
— Кто мой отец?
Нина:
— Я не смогу ответить искренне.
Агнес:
— Ответь неискренне.
Но она не может заставить память работать, она не привыкла к этому, она специально отучилась пользоваться памятью, она забыла, как это делается.
Агнес:
— Ты должна вспомнить. Должна сказать, пока еще жива.
Меняя решение, сердце не остановишь.
Оно так быстро бежит вперед, а что там впереди, пропасть?
В этом воздухе идти слишком легко, все парит, тяжелые летние соки ушли, листья, сухие и легкие, танцуют на ветру, на какое-то время успокаиваются, но потом опять взмывают вверх прямо у нас перед глазами.
Сильный запах моря. Тишина. Только вода плещется о пристань. Ночь, темнота. Воют собаки. Летают чайки. Никогда не спят, вечно уставшие, вечно в сознании, они никогда всецело не бодрствуют.
Что такое писать, спрашивает она саму себя. Наверное, не так, как она думала, — врываться, изменять, находить новые значения? Вполне можно подтверждать, сохранять то, что уже есть? Не открывать двери, а закрывать их за собой и выключать свет?
Она должна открыть свое сердце печали и ярости, чтобы пробиться, снова стать ребенком, чтобы снова ощутить стыд и слабость?
Нет!
Разве знание дается только через боль?
И из хорошего никаких выводов сделать нельзя?
Закончить, пока фартит, как говорится.
Кто знает, что фартить перестанет?
Она в это не верит.
Разве не должны мы довольствоваться малым?
Разве наше существование должно подчиняться недоверию?
Она в это не верит, у нее все не так.
Стишок существования
Нина достигла дна, и кругом царит королевское счастье. Они собрали все, что возьмут с собой, сложили вещи в летний домик и живут в библиотеке и на кухне, чтобы не тратить много электричества. Это — убежище. Овладеваешь ли ты своей маленькой частью земного мира, какой бы малой она ни была, говорит она, чинишь ли свое окно, смазываешь маслом петли, всегда остается что-то еще меньшее и большее, за пределами.
— Все будет хорошо, — говорит Агнес и кругами катается на велосипеде по лужайке.
Она предприняла отчаянный прыжок, бросила жребий, поставила все на одну карту, отправилась в неизвестное, стопка счетов в ящике выросла.
В один из последних дней, рано утром, она говорит Агнес, что хочет уехать. Она думает об этом весь день.
Агнес катается под тяжелыми свинцовыми тучами, которые опускаются все ниже. Заглядывает в окно, где горит свет, голова матери склоняется над столом с бумагами.
Она, как можно позже, заходит в дом, чтобы ложиться, заглядывает в кухню и видит маму в том же положении, только листков перед ней меньше, а на полу растет кипа порванной бумаги.
Агнес ложится, но не может заснуть. Воет ветер, скрипят корни деревьев, она встает и идет на кухню. Нина окружена ясным и мягким светом, вот-вот встанет солнце. Пол под стулом усыпан бумагой, порванной на такие мелкие кусочки, что их уже не собрать, они покрывают и пол, и подоконники, и стол, и ее колени, и в этом снегу сидит Нина с единственным листком в руке, она все смотрит и смотрит на него, говорит, что закончила, и оно того стоило.
На листке написано:
Дважды два четыре, — весь мир твердит.
«Больше!» — что-то сегодня мне говорит.
Это радость мне в сердце прокралась опять
И кричит, заливаясь: «Дважды два будет пять!»[20]
Эпилог
Здесь мы теряем следы Нины Фарёвик.
Я попыталась найти ее и узнать, как идут дела у человека, сочиняющего подобные стихи, и как дела у ее дочери, школьницы Агнес. Я подумала, они могли переехать вслед за Юханом Антонсеном на греческий остров, если бы монетка, найденная в подвале, стоила миллионы, если бы Осхильд Бренне вернулась домой из Америки, разведясь и получив большие алименты, и много заплатила бы за свою библиотеку.
Мне было трудно не думать о Нине, я ловила себя на желании, чтобы все у нее было хорошо.
Но я искала напрасно. Она как сквозь землю провалилась, и я думаю, что однажды она ответила Сванхильд.
Сванхильд:
— Нина, кто ты? Откуда ты пришла?
Нина:
— Меня оберегают от собственной тайны.
Сванхильд:
— Что ты хочешь сказать?
Нина:
— Я — одинокое существо, оказавшееся за пределами своего пути.
