— Дом. А Висконсин для вас?
— Для меня там дом, где работа. Я очень много работаю, моя жизнь — работа.
Этим вечером Мурка и Сергей не пошли на очередной сионистский шабаш, а сидели вместе в тусклом прокуренном баре минской гостиницы. Мурка как всегда страшно ошиблась в выборе коктейля, и получила что-то синее, пахнущее половой тряпкой. Сергей не курил, но раздобыл Мурке зажигалку и ухаживал за ней, подавая ей огонь. Он сразу заметил, что напиток Мурке не нравится, и предложил заказать что-нибудь другое.
— Так вы возглавляете еврейскую общину Висконсина? — спросила Мура, потягивая джин с тоником.
— Да нет, — рассмеялся он, сверкнув американскими зубами. — Просто, когда я приехал, местная община меня действительно очень поддержала и обласкала. И я до сих пор получаю приглашения на праздники. Я там ценный человек — старый холостяк. А когда стали искать кандидатуру для этой поездки, я попросился. — Сергей помолчал, потом добавил. — У меня недавно скончался отец. И его смерть оставила у меня в душе черную дыру, которую я ничем не мог закрыть. Я подумал, что хорошо было бы сделать что-нибудь для других. Знаете, в Америке это очень принято — филантропия. Но мне хотелось сделать что-нибудь не для абстрактных голодающих Африки, а для тех людей, которые для меня лично что-то значат. Мой отец был родом из Минска. Вот я и решил в память его приехать, и посмотреть, откуда мы, и что здесь происходит.
— И как вам здесь?
— Людей жалко. Здесь все как-то выглядит очень безнадежно. Пусть уезжают куда хотят, хоть в Израиль, хоть в Америку, главное, чтобы у них и у их детей было будущее.
Сергей говорил приятным воспитанным баритоном, у него были красивые руки, и с каждой минутой он нравился Мурке все больше.
— А какой вы врач?
— Анестезиолог. Я работаю в частной практике в Милуоки. Это город на берегу великого озера Мичиган. А вы где живете?
— В Иерусалиме. Это тоже портовый город. У берега в вечность, так сказал один наш поэт.
— А вы, значит, профессиональный сионист?
— Да вот, живу идеалами сионизма, не найдя себе другого заработка, — не побрезговала Мурка старой шуткой. — Точнее я менестрель сионистов — журналист. В Иерусалимском университете изучала международные отношения и историю. Занималась крестовыми походами. А в результате вот — описываю великие деяния Сохнута.
— Ну что ж, — вежливо сказал Сергей. — По сути дела, это ведь что-то вроде крестового похода.
— Знаете, из Европы ведь тоже вышел такой крестовый поход, в котором были почти только дети. Большая часть их конечно, погибла. Вот и сейчас Сохнут забирает в Израиль детей учиться. Будем надеяться, что на этот раз их спасают. Но вы правы, так уж мне повезло, что я хоть и не участник, но свидетель и хроникер действительно большого исторического процесса — переселения евреев из славянских земель в Израиль.
— А как вы относитесь к тем, кто поехал в Америку? — спросил Сергей.
— А вам не все равно? — спросила Мура.
Он помолчал одно мгновение.
— Нет, мне не все равно, как вы относитесь к таким, как я.
Мурку охватило внезапное волнение. Она всегда чувствовала мужское желание, и ее часто окатывала ответная волна. Зачастую вначале трудно было понять — горишь ли ты сама, или тебя нагрел чужой огонь. Но рядом с этим спокойным, немногословным, уверенным в себе мужчиной, она осознала, что даже если огонь исходит от него, греться все равно очень приятно. Она кокетливо взмахнула длинной гривой своих черных волос, решив не давать ему пощады.
— Наверное, вам станет легче, если я признаюсь, что не вижу в вас предателя или ренегата. Не для всех оставаться евреем настолько важно, чтобы ради этого предпочесть Америке сложную и опасную жизнь в Израиле. Но хорошо, что вы готовы помочь тем, кто туда едет, ведь в конце концов Израиль нужен именно тем, у кого нет выбора, или тем, кто не хочет или не может ассимилироваться. А такие никак не кончаются, — усмехнулась Мура. — Так что к вам лично я отношусь хорошо. — Это уже было сказано из чистого кокетства.
Сергей оперся щекой на ладонь и внимательно поглядел на нее.
— Что-то мне кажется, я теперь зачащу в Израиль.
Они ушли из бара последними. Сергей пошел провожать ее в номер, и когда расставались, он задержал ее руку в своей, а потом поцеловал ладонь, не обращая внимание на следившую за ними дежурную. И Мурку снова обдала волна желания, но они простились, вежливо обменявшись адресами, телефонами и и-мейлами. И в этот вечер Сергей не горевал о своем отце, а Мурка не вспоминала о Вадиме.
* * *
В последние дни никакой новой работы у Александры не появилось, Мура уехала в Минск, мобильник иногда молчал часами, и Сашкой овладела обычная тревога. В это утро она решила щедро поделиться ею с мамой.
Мама Сашке обрадовалась, ласково попеняла на бледные щечки и тут же принялась замешивать тесто на блины. Бабушка тоже выползла из своей комнаты. Она сделалась совсем худенькой, маленькой, все у нее болело, глаза не видели, уши не слышали, но голова по-прежнему оставалась ясной, а память безотказно уводила вглубь прожитых лет. Наклонившись, Сашка осторожно обняла ее. От бабули, как всегда, приятно пахло мылом.
— Санечка, — бабушка ощупывала трясущимися руками Сашкино лицо, — что это ты так плохо выглядишь? Внученька, доживу ли я до твоей свадьбы? Я первый раз вышла замуж, когда мне было 17 лет!
Елена Семеновна, мама Александры, только махнула рукой:
— Ну, мама! Сейчас совсем другое время!
— Другое?! — возмутилась бабуля. — Чем же оно другое?
— Сексуальная революция, — вздохнула Елена Семеновна. Сама она была женщиной моложавой и весьма еще интересной, но одинокой с тех пор, как прошлой осенью рассталась с Ициком — офицером полиции на пенсии.
Его дети были категорически против связи вдового отца с репатрианткой из России, намного его моложе, нищей и сомнительного еврейства, и сумели-таки, манипулируя внуками, разлучить Елену Семеновну с сердечным другом и потенциальным женихом.
— Это вас обманули! — торжествующе заявила бабушка. — Специально придумали, чтобы не жениться. Не надо на это обращать внимания. Я без всяких революций три раза замуж выходила. Совершенно невинной девушкой!
— Как, все три раза?! — изумленно-горестно всплеснула руками Александра. — Спасибо дедушке, что он наконец…
Старая дама только отмахнулась от внучки:
— При чем тут дедушка! И три, и тридцать три, если надо. И все были довольны! И мужья, и… вообще…
Елена Сергеевна удрученно вздохнула.
— А ты не вздыхай, не вздыхай, — проворчала глухая старушка. — Если бы ты меня слушалась, то не сидела бы сегодня у разбитого корыта!
Маленькая квартирка была чисто вымыта, обеденный стол застелен белой скатертью, на спинках кресел и дивана красовались салфеточки, связанные бабушкой и мамой. На всех столиках и полочках были аккуратно расставлены семейные фотографии.
