Душа мстителя. Я целый час расшифровывал. Штука была в том, что она назвала его Томом – а все звали Томасом. Он ненавидит имя Том, поэтому Бет его так и назвала. Я всегда звал его Томасом, даже когда он был моим арт-директором в «Казенов, Аллен энд Силвер». Моим талантливым, обаятельным, честолюбивым арт-директором, который никогда не выпускал меня из тени, снял все сливки с рекламы фасоли «Джимсон Джелли», загребает сейчас больше трехсот тысяч фунтов и живет с длинноногой блондинкой в пентхаусе в районе Шэд-Темз.
Что она имела в виду, говоря: «Повезло Тому, правда?»
Она гениально все рассчитала, предоставив мне самому расковырять эту рану. Она знала: вычислив, что Том – не кто иной, как Томас, я сломаю голову, чтобы понять, с чем же повезло этому амебоподобному червяку, этой подлой червивой твари. Знала, что я непременно вспомню о наградах «Ди энд Эй-Ди», которые распределяются в этом месяце. Я больше не подписываюсь на «Кампанию», журнал для рекламщиков, хочу, чтобы все это осталось в прошлом. Все, в том числе мои надежды. Но Бет знала, что я пойду и куплю его. При моих нынешних доходах она заставила меня выложить несколько фунтов, хотя могла поделиться информацией бесплатно.
Инвестиция оправдала надежды Бет. На фотографии на второй странице Томас выглядел счастливейшим человеком на свете: сияющий, загорелый – наверняка недавно смотался в отпуск на какие-нибудь острова – с длинноногой блондинкой, обнимающей его за покатые узенькие плечики. Победитель в одной из категорий за рекламу «Сюрприз Сэма Сатсума», нового безалкогольного напитка, появившегося минувшим летом. Я хорошо знаю продукт, потому что начинал его разрабатывать. Потому что придумал слоган, основную концепцию и вообще осуществлял художественное руководство. Томас – в лучшем случае исполнитель, который не скомпонует материал, даже если все куски будут доставлены ракетой прямого наведения ему в задницу. А потом у меня распался брак, я запил, и дальше все было как в ролике, снятом даже не по сценарию, а по примитивному, забракованному наброску сценария; настолько бездарному и предсказуемому, что его стыдно предложить как «рыбу» неискушенному клиенту. Но жизнь им не побрезговала, настоящая жизнь, со всей своей безыскусной предсказуемостью.
Эти простые слова: «Повезло Тому, правда?» – сделали свое дело. Я превратился в припадочного психа, рыдал в подушку и бился головой о стенку.
И никто не пожалеет. И никто ничего не вернет. Как часто я представлял – неосознанно, подсознательно, – что где-то там, может, на небесах, существует Беспристрастный Справедливый Суд, чтобы все в конечном счете встало на свои места, чтобы каждый получил по заслугам. Что Он или Оно следит за тем, чтобы торжествовала справедливость. Чтобы хорошие люди были вознаграждены, а плохие наказаны. Что в этой безбожной Вселенной есть все-таки подобие Божественного начала, заложенного в основе вещей.
Очевидно, это не так. Не к кому воззвать. Не от кого ждать приговора. Каждый берет, что может. Томас Спенсер Де'Ат из «Казенов, Аллен энд Силвер» взял, что смог. Мою награду, мои деньги и мою славу. Он взял все. А Бет взяла мою дочь и мой дом, а Оливер, какой-то чертов Оливер, взял Бет и теперь наверняка взялся за мою дочь. А что взял я?
Канализацию, которая воняет так, словно над ней потрудился Деннис Нильсен,[10]и пустую анкету из колонки «Одинокие сердца» в «Тайм аут» на кухонном столе.
Но я не могу позволить себе роскошь ковыряться в этом, потому что я слишком нервный. Я иду к дому в Хаммерсмите, где мы раньше жили, крепко держа Поппи за руку. А она тихонько фальшивит песенку Бритни Спирс. Она смотрит на меня: красивые миндалевидные глаза, светлые волосы – в бабушку, высокая и стройная – в мать, с чуть великоватыми для ее роста ступнями – в меня. Вот мы и пришли. Симпатичный маленький домик, с садом и качелями, тремя спальнями, огромными окнами и большой кухней. Как счастливы мы были здесь!
По сравнению с тем, что я ощущаю сейчас. Тогда мы были счастливы.
Хотя память нередко подводит. Мечется по заколдованному кругу. Если мы были счастливы, почему разошлись? Мы что, не знали, что счастливы? Можно ли быть счастливым и не осознавать этого?
Когда что-нибудь случалось, мама говорила: Прошлое не изменить, Дэнни. Нет проку плакать над разбитой чашкой. Что сделано, то сделано. Она ошибалась. По крайней мере, это я вынес из консультаций Теренса. Теренс утверждает, что прошлое можно изменить. Прошлое меняется постоянно. Воспоминания, которые ты вызываешь, ценность, которую ты им приписываешь, – все это находится в постоянном движении. Внутренняя жизнь напоминает создание рекламного слогана: бесконечная череда вариантов; они никогда не кончаются – их либо усовершенствуют, либо отбраковывают. То, что было истиной полгода назад, а именно мой брак – сплошной кошмар, сегодня уже не является таковым. Кошмар – это развод. Возможно, через полгода и это изменится. Все меняется.
– Папа?
– Да, малыш?
– Зайдешь сегодня к нам?
У меня появляется отвратительная мысль: Это Бет ее науськала. Она приготовила что-то, от чего у меня кишки сведет. А Поппи использует как средство, как приманку.
Поппи смотрит на меня, сжимает мою руку.
– Зайдешь, пап?
Я выгляжу нелепо. Я превращаюсь в параноика. Я уже ходил не только к взрослому, но и к детскому психотерапевту. Я скоро стану большим специалистом в области возрастного развития человеческого сознания. К детскому я ходил советоваться, как смягчить воздействие нашего разрыва на Поппи. Один из способов – почаще бывать всем вместе. Ей полезно видеть, что мы хорошо относимся друг к другу, что между нами нет ненависти.
Традиционная психотерапия учит, что ей полезно быть свидетелем обмана.
– Хорошо, малыш. Если хочешь.
Мы подходим к дому. Та же красная дверь. Те же старые горшки с цветами под окнами эркера, тележка для мусора с отвалившимся колесом и давно не стриженая изгородь. Стараюсь представить, что просто войду в дом, как прежде, Бет улыбнется мне из кухни, или даже подойдет и чмокнет, и даст мне чашку чего-нибудь незамысловатого, бодрящего.
Но дверь открывает мужчина. Лет на десять моложе меня, приятный и приветливый на вид, с копной выгоревших русых волос и без намека на животик. Сейчас шесть часов вечера, но он в халате – в моем халате – и курит сигарету, которую тушит, как только видит Поппи.
– Оливер!
Поппи бросается ему на шею и целует его.
Оливер улыбается, обнимая ее.
– Привет, малыш.
Он зовет ее «малыш».
Держа Поппи на руках, он смотрит на меня. Откровенно так разглядывает. Я вижу по глазам: в них осуждение, предвзятое недовольство, какая-то недоброжелательная осторожность. Я чувствую, что ему преподнесли хорошо обработанную версию нашего брака. Начальство отредактировало.
