— Очень приятно.
— Во-он туда.
— Я думал, ты знаешь, что там.
Грохоча на выбоинах в дороге, завывая турецкими голосами в динамиках, воняя азиатскими папиросами и бараньим салом, автобус ехал вглубь пустыни Кызылкум, а я ехал внутри его.
Самарканд. (Время пребывания: 5 суток)
1
Я нанял Абдулу-Умара. До самого четверга я обзавелся Пятницей, и обошлось мне это меньше, чем в $10.
Мы болтали всю дорогу до Самарканда. Золотые зубы прапорщика блестели в темноте. К моменту, когда мы проехали горный перевал, называвшийся «Ворота Тимура», молодой и чернокожий Абдула-Умар предложил, чтобы сегодня я переночевал у него.
Я спросил, женат ли он.
— Да. Два раза.
— По очереди? Или одновременно?
— Сейчас у меня есть две жены.
— Жена… в смысле, две твои жены не будут возражать, что ты посреди ночи приволок домой чужого человека?
Абдула-Умар не понял, о чем я.
Мы вылезли на темной, неосвещенной улице Самарканда, пересели в такси, еще немного проехали, а потом долго шли в темноте вдоль бесконечного забора. Я не видел дороги, а она была неровная, и я спотыкался, не успевал за прапорщиком.
В горах, окружавших город, шла гроза. В полной тишине блестели изгибы молний, но ни дождя, ни грома не было. Это была очень необычная гроза.
2
Проснулся я в пустой комнате загородного дома Абдулы-Умара. Пол был в несколько слоев укрыт мохнатыми коврами. Кровати не было, и спал я на накиданных на пол подушках.
В туалете вместо туалетной бумаги висел узорный металлический кувшинчик. Инструкции не прилагалось. Как использовать кувшинчик, я не знал. Возможно, внутри кувшинчика жил старик Хоттабыч, и бумагу нужно было спрашивать у него.
Еще в комнате, прямо на коврах, валялись забытые женщинами прапорщика шароварчики. Я внимательно изучил, как они устроены.
Абдула-Умар принес в комнату низенький столик, ополоснул пиалы, сделал мне и себе чаю. Еще он принес в комнату маленький телевизор.
Канал, как я понял, был самаркандский.
— Как ты?
— Жарко здесь.
— Понимаю. У вас сейчас, наверное, снег?
— С чего ты взял? Я что, на Северном полюсе живу?
— Нет снега?
— Зимой у нас снег. Летом у нас нет снега.
— Я думал, у вас всегда снег. Наш президент, наверное, у России речку купит.
— Как это?
— У нас Аральское море пересохло, слышал? А в России много речек. Наверное, мы одну купим.
— Почему нет? Купите у России речку. Дело хорошее. А платить чем будете?
— У нас очень умный президент. Мне в армии говорили, что платить будем солью. На том месте, где раньше было море, теперь очень много соли. Мы вам соль, вы нам речку. Пей чай.
— Я не люблю чай.
— Когда купим речку, здесь не так жарко будет.
— Знаешь, кроме жары, у вас еще очень однообразный пейзаж. Не прикупить ли вам на Кавказе какую-нибудь гору?
По телевизору показывали клипы. Пожилые и выглядящие больными женщины в национальных костюмах двигали тазом вокруг громадного концертного рояля. Данная видеопродукция вызвала бы у хозяев MTV истерику. Рекламные блоки состояли из устных объявлений, типа «Срочно продам подержанную бетономешалку».
— Ты знаешь группу «Ленинград»? Слушаешь Шнура?
— Никогда не слышал.
— А у вас здесь русских бьют?
— Кто?
— Ну, хоть кто-нибудь?
— Нет. Никто не бьет. Может быть, только в милиции, да и то вряд ли. Мы любим русских. Россия — самая великая страна на свете.
Я вышел во двор и закурил. Русских не бьют, Шнура не слушают… это примиряло меня с реальностью.
3
Я сказал Абдуле-Умару, что мне нужно в авиакассы, а кроме того, решить вопрос с обменом долларов на местные сумы и гостиницей. Он сказал, что проблемы нет. Только сперва пообедаем, ладно?
Место, в котором я ночевал, оказалось реальным азиатским кишлаком с домами, построенными из глиняных блоков с вкраплениями рубленой соломы.
Мы пешком дошли до дороги и поймали такси. В машине играла радиостанция «Европа-Плюс». Вместо попсовеньких мотивчиков из колонок выли все те же турецкие мелодии.
В городе вдоль дороги стояли здоровенные рекламные щиты. Все до единого рекламировали лицо местного президента. Президент со старичками, президент с детишками, президент читает толстую книжку…
Россия, конечно, страна рабов, но такого количества президентских рож я не видел даже в России.
Я спросил у Абдулы-Умара, зачем им столько плакатов? Боятся забыть, как выглядит глава их государства? Он ответил, что узбеки любят своего президента. Я сказал, что им проще, чем мне. Я вот люблю свою жену. Но она, наверное, на меня обиделась.
Кафе, в котором мы пообедали первый раз, представляло собой бетонную коробку без крыши. Хозяева относились к едокам так, будто это их личные гости. В смысле — так же хамовато. На барной стойке стояло громадное объявление: «В КРЕДИТ НЕ ДАЕМ. ПАСПОРТА В ЗАЛОГ НЕ БЕРЕМ».
Обслуживал нас лобастый мальчик лет пяти. Папа мальчика жарил мясо и резал салаты, а ребенок приносил все это на стол. На столе в баночках из-под майонеза стояли специи и рыжий непрозрачный соус.
Абдула-Умар заказал много еды и еще больше водки. Узнав, что я не стану пить алкоголь, он расстроился.
— Совсем не будешь?
— Совсем.
— А фрукты будешь?
— Нет. Боюсь.
— Зря. У меня есть таблетки от поноса.
Водку прапорщик пил пиалами. Такими азиатскими пологими чашечками. В каждую влезало не меньше, чем сто пятьдесят грамм теплого напитка.
Хлопнув алкоголя, Абдула-Умар каждый раз делал такой мусульманский жест, будто умывал лицо. Я спросил: как же так, он, наверное, мусульманин, а водку пьет?
— Я военный, понимаешь?
— И чего?
— Нам в армии рассказывали: служба в армии — это и есть исповедание веры. Водку можно, все можно. Тот, кто служит в армии, и без всякого намаза является верующим мусульманином.
— Веселая у вас, ребята, религия.
— Религия — хорошая! Дома — тоже хорошо! Дома — как рай!
— Я думал, у мусульман должен быть прохладный рай.
— А у тебя какой?
— Для меня твой рай — это ад.
